— Ты промокнешь! Что ты, Герми? — Гарри схватил её за руку и потащил подальше от воды.

Гермиона сама не заметила, как зашла в волны. Ноги и правда промочила. Эх, туфли жалко, удобные, её любимые.

— Со мной всё нормально, — она поймала встревоженный взгляд Гарри, — просто задумалась. Красиво здесь. Из камеры всё другое.

— Ничего красивого, — Поттер, поёжившись, оглянулся на чёрные стены Азкабана, закрывающие за спиной полнеба. — Не задумывайся так больше, ладно? Пойдём, нам пора, — он протянул Гермионе руку, она крепко сжала его ладонь и закрыла глаза.

Аппарировали они прямо к её дому. Гарри спросил, чем может помочь, намекнул на чай, предложил одолжить домового эльфа, но Гермиона сослалась на усталость, головную боль, извинилась и пригласила Гарри зайти на чаепитие вечером. А с хозяйством она сама справится. Он улыбнулся почему-то виновато и унёсся по делам.

Маникюр, кофе? Сил хватило только на то, чтобы расшторить окна, сдёрнуть в гостиной чехлы с мебели, набрать ванну, раздеться, устроиться в тёплой воде, растворить немного пены с ароматом орхидей и уснуть…

Вечером Гарри принёс домашний ревенный пирог, извинился за Джинни, которая не смогла прийти из-за малышей: у Лили, кажется, режутся зубки, а Альбус подцепил маггловскую ветрянку. Гермиона кивнула и перевела разговор на другую тему. Поинтересовалась подробностями работы Главного аврора Поттера, министерскими новостями, смогла даже спросить, как дела у Рона. Гарри долго увлечённо рассказывал о новом деле, которое не мог раскрыть уже почти месяц, вроде бы и подобрался к подозреваемому в преступлении, а доказательств, достаточных для суда, никак не соберёт, потом он в общих чертах описал законодательные нововведения, обсуждаемые в кулуарах Министерства, начал говорить про Рона и осёкся.

— Продолжай, я могу про это слушать.

Да, слушать про то, что бывший муж уехал с молодой женой и двумя дочками-близняшками отдыхать в Южную Америку и заваливает Поттера открытками с красочными видами Рио-де-Жанейро, непроходимых джунглей Амазонки, грохочущих каскадов Игуасу, золотых пляжей Капакабаны, Гермиона могла, но говорить на эту тему оказалось выше её сил. Руки предательски задрожали, тяжёлый ком разросся в груди, перекрыл горло. Она скрыла невольный всхлип за неприлично-шумным глотком чая, Гарри замолчал, откашлялся и извинился.

— Я не подумал, прости. Давай о чём-нибудь другом поговорим? Как ты себя чувствуешь? На работу скоро думаешь возвращаться?

— Давай о другом. Только не извиняйся, я в норме. Почему бы мне не порадоваться счастью Рона? А с работой - пока не знаю. Ты же понимаешь: прежнюю должность мне не доверят, проситься профессором в Хогвартс тоже нет смысла; может быть, придумаю что-то. Луне в экспедиции требуются разнорабочие, сиделкой в хоспис можно. Если ты поможешь с рекомендацией, то я пошла бы библиотекарем.

Гарри пообещал, что поможет и вздохнул. Разговор не задался, они оба чувствовали неловкость, подолгу молчали, когда Гарри начал громко пересказывать содержание какой-то глупой статьи из «Пророка», Гермиона отставила чашки, свою и его, взяла друга за руку. Спокойно посмотрела в глаза.

— Гарри. Я должна сейчас всё сказать. Просто выслушай, хоть ты это и знаешь. А потом встань, пожелай мне спокойной ночи и уходи. Да?

Гарри тревожно заёрзал на стуле, сжал ладони Гермионы и опустил глаза.

— Ты очень помог мне, спасибо, — она не убирала рук. — И в тот раз с глупым неудачным зачатием, и потом, на суде, в тюрьме. Если я стану тебя благодарить, ты обидишься, я чувствую. Поэтому пропустим пустые слова. Мы друг друга понимаем, это главное, — голос Гермионы звучал тихо, но казался единственным важным звуком в комнате, в мире. — Я не знаю, как буду жить дальше, — вздохнула она, встала, подошла к окну и продолжила, обращаясь к синему вечеру, к тёмным деревьям, к блестящей в свете тусклого покачивающегося фонаря мостовой. — Но как-то буду. Жить. Постараюсь не совершать ошибок, очень постараюсь, — Гермиона обернулась к Гарри, спрашивая взглядом: «Веришь?», тот кивнул. — Я потом как-нибудь обязательно попрошу прощения у Джинни. — Гарри замахал рукой: «Не стоит, что ты!», но Гермиона не обратила внимания. — Она женщина, она поймёт. Я рада, что у вас всё хорошо. Я много думала. Понимаешь, если у меня нет детей, значит, так и должно быть. Это трудно признать, даже говорить про такое больно, — приложила она руку к сердцу, Гарри тревожно нахмурился, но Гермиона только покачала головой. — Всё нормально. Боль — это жизнь. Я теперь точно знаю. Так вот, — махнула она коротко остриженными волосами, — я постараюсь просто жить, делать дело, займусь чем-то интересным, может быть, смогу вернуться на работу… ну, на какую-нибудь работу, приносить пользу людям. Я справлюсь. И больше не буду думать о том, что причиняет мне боль. Только прошу, — Гермиона вернулась к столу, — на некоторое время оставьте меня, мне надо побыть одной. Не обижайся, и не говори, что в тюрьме я вдоволь наелась одиночества. Это другое. Мне надо просто пожить одной, ни с кем не встречаться, не разговаривать. Так можно?

— Если ты хочешь, — не очень уверенно пожал плечами Гарри. — Мне эта идея не кажется правильной. Но если ты хочешь…

— Да, хочу. Я буду ходить к психологу, как обязал меня суд, буду заниматься чем-то полезным, не пропаду, приведу себя в порядок, может быть, начну бегать по утрам или ходить на фитнес.

— Ты?

— А что тут такого? Многие женщины уделяют своей внешности много времени. Это и для здоровья хорошо. Хочу сделать тут ремонт, — Гермиона оглядела комнату. — Или слетаю к моим в Австралию, с родителями повидаюсь, с братом. Но это, когда мне вернут палочку и отменят ограничение перемещений.