— Уже скоро, я потороплю Отдел надзора.

— Никого не надо торопить. Пусть всё будет по закону. Без волшебной палочки можно жить, и вообще жить можно и нужно. Только, у меня скоро День рождения…

— Я помню, — воодушевился Гарри, — и, может быть, мы…

— Забудь. Мне приятно, что ты помнишь, но ничего не надо, никаких «может быть». Я, собственно, именно это и имела в виду: не вздумай затевать праздник, присылать подарки. Не хочу. Не обижайся, Гарри, я не стану больше праздновать этот день. Это не блажь, а продуманное решение. Никакой радости по поводу этого календарного дня и никакой печали тоже. Родилась — и родилась, спасибо маме с папой. Сейчас этот день не играет в моей жизни никакой роли. Лишнее напоминание о возрасте, об упущенных возможностях, о том… — Гермиона побледнела и с трудом, но чётко и внятно выдавила из себя: — О том, что я бесплодна, и это навсегда, на долгие годы, на многие Дни рождения. Всё! — тряханула она головой. — Не будем об этом! Я тебя попросила, для меня это важно.

— Конечно, — согласился Гарри и тяжело вздохнул. — Не хочешь праздновать — твоя воля. А насчёт всего остального… Я не согласен. Ты же не всё ещё испробовала, зачем отчаиваться? Ты никогда не сдавалась. Я люблю и ценю тебя за это.

— Не сдавалась. И к чему это привело? К нервному расстройству, к страшному непростительному преступлению! К заслуженному наказанию. Ты знаешь, что такое Азкабан? Азкабан, даже без дементоров? Да, ты, Гарри, знаешь, поэтому должен меня понять. Я больше не стану думать про детей, я не желаю больше жить этими глупыми мечтами. Я всё испробовала. Что ещё? Сколько врачей? Сколько слёз, надежд, отчаяния? Рон не выдержал и завёл любовницу. Я его не осуждала, жить с женщиной, всё время сидящей на гормонах и зельях, невыносимо: взрывной характер, перепады настроения, капризы, скандалы, стихийная магия, никакого секса, это мало кто выдержит. И когда подружка Рона забеременела, я сама прогнала его, потому что не могла позволить себе жить с мужчиной, у которого должны родиться дети. Дети! Это и есть любовь, семья, будущее! А у меня его нет, и у Рона со мной его не было, — Гермиона отпила глоток остывшего чая и продолжила: — Потом все эти эксперименты с зачатием. Магия бессильна, медицина тоже — вот вердикт. И даже тебя я умудрилась втянуть!

— Перестань! Я твой друг и помогал потому, что сам хотел этого!

— Конечно друг. Самый верный. Только когда потом на суде и во время всей этой мерзкой шумихи в газетах стало известно, что мне подсаживали твои сперматозоиды, как отреагировала твоя жена? Была счастлива, что мы с тобой хотели родить ребёночка, пусть и зачатого не естественным путём? В Азкабане иногда разрешают читать газеты, я знаю, что Джинни чуть не подала на развод.

— Это ложь и преувеличение. Скандальные писаки всё придумали.

— Джинни смогла устроить свидание со мной. Мы говорили. Я ей всё объяснила, всё, что смогла, она, кажется, поверила… в то, что мы с тобой не были близки, но… Гарри, это ужасно! Я чуть не разрушила твою семью, я чудовище, Гарри! Эгоистка, думающая только о себе, о своей боли, о своих желаниях! Мне просто нельзя иметь детей, поэтому их и нет. То, что я совершила — это никогда и ничем не искупить!

— Тебя выпустили. Ты понесла наказание! Хватит!

— Наказание? За то, что я убила человека? За то, что украла чужих детей?

— Хватит! Прекрати! — было видно, что Гарри растерян и почти напуган, он не знал, чем остановить опасное самобичевание подруги. — Иначе я вызову врачей и тебя снова упекут в Мунго! Ты этого хочешь?

— Я в норме, я в норме, — развела руками Гермиона, будто взмахнула лёгкими крыльями. — Можно я расскажу? Пожалуйста. Только тебе, я на суде молчала, адвокаты говорили за меня. Они сказали, что так нужно, но я сама просто не могла говорить, голоса не было, сил не было, дышать не хотелось, смотреть, слышать, ничего не хотелось. Если бы меня не осудили, я, наверное…

— Прекрати! Герми!

— Я должна сказать. Это не истерика. Просто я должна сказать — и забыть, постараться забыть.

Гарри помолчал и погладил Гермиону по руке:

— Я слушаю. Сделать чай?

— Нет. Потом, — она подобралась, как приготовилась к чему-то. — Я хотела умереть. И если бы меня не осудили, не дали бы реальный срок, на чём настаивали адвокаты, то я покончила бы с собой. Это факт. Убивать очень страшно, лишаться части души, но осознавать весь ужас совершённого убийства — истинная пытка. Ты слушаешь?

Гарри кивнул, во все глаза глядя на бледное, но спокойное лицо Гермионы; только дрожащие губы и лихорадочно блестящие глаза выдавали её внутреннее нешуточное напряжение.

— Тот случай, когда я унесла малышей, про него адвокаты говорили очень много, целые эпосы зачитывали, но было всё очень просто. Я шла по улице, уже не помню, куда, и заметила славную девчушку, она бежала по дорожке, упала и расхныкалась. К ней подскочила мать, и принялась лупить. Она кричала, что не напасётся колготок, устала стирать, что родила говняную грязнулю и неуклюжую корову, да, именно так, я запомнила. Девочка зажалась, перестала плакать, а мать била её. Задрала ребёнку юбку и хлестала ладонью по попе. Девочка описалась. Мать закричала ещё громче и начала грязно ругаться. Я стояла и смотрела. Они пошли к скамейке, возле которой была коляска. Когда проходили мимо меня, я почувствовала мерзкий запах перегара и пота. Меня затошнило. Мать толкнула девочку на скамейку. У той были ободраны в кровь коленки. Но она не плакала, только тихо подвывала. Нудно так, монотонно, и всё время шмыгала носом. Мать стала говорить по телефону, громко смеяться, что-то увлечённо обсуждать, не бросая разговора, проверила пустую пачку сигарет, с сожалением смяла и бросила под ноги малышке. Поискала что-то глазами и пошла через дорогу к киоску, наверное, за сигаретами. Я подошла к девочке и спросила, как её зовут. Она ответила: «Кэти» и добавила: «Тётя, а вы не будете меня бить?» Из коляски раздался писк, там зашевелился младенец, завёрнутый в несвежее одеяло, я посмотрела на него, подхватила коляску, взяла девочку за руку и направилась домой. Девочка не сопротивлялась, просто послушно шла рядом. Дома я накормила детей (младенец оказался мальчиком, примерно шести месяцев), помыла их. Не помню. Я правда не помню, Гарри, что с ними делала, помню только что была очень счастлива. Кэти и Стив. Они любили меня, а я их. Мы гуляли, играли, читали сказки, кажется, так… Я не помню, как мы переехали в Торки, там наш с Роном коттедж. Это было чудесно: море прогревалось к вечеру, а утром я наполняла малышам маленький бассейн, мы… это было чудесно. Когда ко мне пришла какая-то женщина, я даже не сразу узнала в ней ту самую, настоящую мать детей. Как она нас отыскала? Кэти спряталась за меня, а Стив захныкал на руках. Она, эта женщина, что-то говорила о деньгах. Потом о том, что сдаст меня полиции, потом она потянулась к ребёнку, к моему мальчику, и я всадила в неё Аваду. Просто направила палочку и приказала убить. Это было не сложно. Всё самое сложное началось потом.

— Ты была не в себе, это доказали: остаточное действие мощных чар и зелий. Твои колдомедики должны были внимательнее смотреть за тобой, их наказали.

— Какая разница, — махнула Гермиона рукой и встала из-за стола. — Я поставлю чай. Знаешь, Гарри, я рада, что меня признали дееспособной и не списали моё чудовищное преступление на сумасшествие. Возможно, когда-нибудь я смогу посмотреть на Кэти и Стива. Они в порядке?

— Да, — Гарри не нравился застекленевший взгляд Гермионы, её подчёркнуто расправленные плечи, склонённая, будто под непомерной тяжестью голова, её отрывистые, то замирающие, то торопливые движения. — Их забрали родственники, я проверял, дети в порядке. Ты хочешь узнать их адрес? Может, не надо?