Шрифт:
Он продолжил путь вдоль реки — церковь Кнута священника стояла целехонька, больше того, стена, которую начал Гест, была достроена и просмолена, появился и притвор, с резною рамой вокруг стрельчатого проема, а над фронтоном возвышалась башенка с черным деревянным крестом наверху.
Вот и конюшня, но ему пришлось несколько раз громко стукнуть в дверь, пока наконец отозвался мужской голос, Гест узнал конюха и крикнул ему, что он друг Эйольва Дадаскальда, пришел к Кнуту священнику за советом. Он надвинул капюшон на лоб, хотя кругом было темным-темно.
Голос велел ему обождать, потом послышался снова и сообщил, что клирик встретит его за церковью. Свернув за угол, Гест тотчас увидел его, Кнут стоял, сжимая в руке короткий меч, надвинув на голову капюшон, словно монах.
— А-а, неверующий малыш-исландец, — сказал он, с облегчением и вместе разочарованно, затем отвесил насмешливый поклон и сунул меч в ножны.
— Уже не неверующий, — сказал Гест. — Я пришел принять крещение.
Язвительная усмешка пропала.
— Нет. Ты пришел, потому что тебе нужна помощь, чтобы сызнова спрятаться или продолжить кровавый поход мести. Верно, так и будешь просить других о помощи, и в этой жизни, и…
— Я уверовал, — настойчиво повторил Гест. — Хочу креститься и останусь у тебя, пока не смогу уехать в Исландию.
Кнут как будто бы смягчился, но руки, по обыкновению, суетились, а глаза нервно озирались в дождливой темноте. Потом он вместе с Гестом зашел в конюшню и торжественно провозгласил, что разрешает ему до поры до времени пожить здесь и еще раз попробует обратить его в истинную веру, а уж там видно будет, крестить его или нет…
— Как вышло, что твоя церковь осталась цела-невредима, — перебил Гест, прежде чем клирик завел свои нравоучения, — а Олавова церковь Святого Климента лежит в развалинах?
— Да мужики это. Пришли ночью толпой, до полусмерти избили Асгейра и монахов, выгнали их из города, а церковь, конюшню и лодку спалили. Случилось все на Пасху, с тех пор я тут один…
— Ты не ответил на мой вопрос, — сказал Гест.
Кнут закашлялся, сделал вид, будто не слышал. Потом вдруг в припадке бешенства затопал ногами, зашипел:
— Замолчи! Не начинай все сызнова! Ну ни на что нельзя положиться!
Гест недоуменно смотрел на него, слыша, как в денниках топают по земляному полу кони, судя по звуку, их было много, над дровнями висели два дорогих седла с седельными сумками, сена полным-полно, а у одной стены штабель новеньких бочонков, должно быть соленья и пиво.
— Я смотрю, тебе живется неплохо? — осторожно спросил он. — И по какой же причине ты…
— Да ни по какой! — злобно перебил клирик. — Просто Гюда дочь Свейна, супруга ярла, дочь датского конунга и истинная христианка, приходит сюда время от времени, любо ей поговорить с земляком о вере…
— Вон оно что.
— Ну да, — уныло кивнул Кнут священник. — Иногда и сына с собой приводит, Хакона, он, поди, станет ярлом после Эйрика, конца-то этому не предвидится, вот я и стараюсь вдолбить ему слово Господне, только он не больно-то интересуется, его больше занимают женщины, заигрыванья да старые героические истории про отца… Время от времени приходит и Бергльот, ярлова сестра, что замужем за Эйнаром из Оркадаля, слыхал о нем?.. Бергльот тоже любит потолковать о вере, этим, верно, и объясняется, что я еще жив, ведь храбрецом меня не назовешь. Но почему ты вернулся? И где провел эти годы?
— Я же сказал, что вернулся принять крещение. А сейчас не мешало бы поесть, я проголодался.
— Да-да, само собой, для чего только не нужен священник!
Кнут велел Гесту подождать возле лестницы, пока он сходит за едой, вернулся, кивнул: дескать, поднимайся наверх, — и приложил палец к губам, потому что старик Гудлейв по-прежнему лежит там при смерти и мешать ему нельзя, сразу начнет голосить.
— Опять к войне готовятся, — задумчиво обронил Кнут, когда Гест принялся за еду. — Ярл не иначе как решил вместе с тестем, с моим конунгом, завоевать всю Англию. И все это они рассказывают мне, а я-то знать ничего не хочу…
— Прошлой ночью ты явился мне, — насмешливо фыркнул Гест, — и сказал: Filius meus es tu, ego hodie genui te. Потому я и вернулся. Еще ты спросил, знаю ли я, что эти слова означают. Господь сказал их Сыну Своему, когда вызволил Его из ада…
Кнут священник вконец приуныл.
— Не забыл, значит, мои уроки? Переиначиваешь маленько, однако ж, я и подумать не мог…
— Я и молитвы помню. Orare idem est quod dicere. [58] — Он начал читать Псалтирь, и Кнут священник благоговейно закивал, впадая в тот же ритм.
58
Молиться — то же самое, что говорить (лат.).
Клирик будто постарел на много лет, лицо землистое, волосы коротко стриженные, серые, как пасмурный день, глядит отрешенно, но этак ангельски, и все же от него веет какой-то загадочной силой. Он осенил себя крестным знамением, вздохнул в лад с движениями рук.
И вдруг опять рассвирепел:
— Зачем ты соврал, что хочешь воротиться в Исландию?
Гест озадаченно посмотрел на него и проворчал, что другой страны не знает, а в Норвегии оставаться не может. Ему стало не по себе от ясного взгляда Кнута, и он осторожно сглотнул, словно приметил западню, но жажда добыть приманку была сильнее.