Отец, часто бывая в городе Верный (Алма-Ата), привозил домой очень вкусные яблоки и рассказывал о горах и живущих там каракиргизах, не подозревая, что эти киргизы, пройдет время, будут жить в своей независимой стране. А вот о заказанных там шотландских пони ничего не сказал…

Терпение грозного Григория Ивановича, узнавшего о пони, лопнуло, и он вторично приказал сыну Петру пере селиться поближе к нему в Петропавловск, где приобрел для сына отдельный дом с дворами, конюшнями и склада ми для сырой кожи.

Детям было жаль покидать Акмолинск, дом на площади, дачу с гривастыми пони, которые для них были лучше всех любых скакунов на свете, но ожидаемые приключения в поездке на лошадях по тысячеверстной степи с редкими кочевьями прельщали сердца мальчишек. Братьев специально свозили на дачу проститься со своими любимцами. Они долго гладили их милые мордочки, расчесывали маминой гребенкой их шелковистые гривы. Но больше всего дети были потрясены, когда из больших красивых глаз пони скатилось по нескольку слезинок. Ребята уверились, что те тоже любят их и горюют перед разлукой. Папа посмеялся над такими выдумками. Дети обиделись, но он сразу их утешил тем, что продал пони в цирк города Верного, и они будут там возить детей верхом и в коляске.

Ровные бескрайние степи, как море, сливаются с небом на горизонте. Коренник и пристяжная тащат кибитку по пыльной дороге. Лошадей берегли, часто давали отдыхать, и кучер в подпоясанном армяке особым свистом прогуливаясь около них, побуждал лошадей облегчиться для продолжения пути. Смены им не будет до самого Петропавловска.

Интересно посмотреть там, в незнакомом городе, на железную дорогу, которую дети знали только по картинкам и мечтали сами прокатиться на паровозе, как на пони. Но эти чудеса были впереди, а пока можно давать волю воображению, вдыхая душистый аромат трав, которыми еще не полакомились стада рогатого скота и табуны коней кочевников. К вечеру останавливались у гостеприимного кочевья. Хозяева приглашали в свои переносные дома-юрты. Кочевники вкапывали гнутые жерди в землю так, чтобы они вверху соединились на обруче, образуя отверстие, через которое дым разожженного на земле костра выходил наружу. Ребристый остов юрты обтягивался заготовленным покрытием или шкурами. Пол по краям устилался мягкими кошмами и одеялами. При переезде кочевья на новые нетронутые пастбища временное жилье в строгом порядке разбиралось с той же быстротой и грузилось на низкорослых вьючных лошадок, напоминавших пони, или на огромных верблюдов с продетым сквозь ноздри кольцом. По команде «чок!» они подгибали коле ни и ложились животом на землю.

Босоногие, а, кто поменьше, то и бесштанные ребятишки, снуя повсюду, принимали деятельное участие в сборах. Тащили кто котелок, кто затейливые кувшины для ритуального, по восточному обычаю, омовения, кто любимую, вырезанную из дерева игрушку.

В кибитку лошадей запрягли раньше, и на прощание гостеприимные хозяева угощали кумысом. Этот напиток сразу не понравился Шурику. Он крепко бил в нос, и голова от него шла чуть кругом. Но потом Шурик к нему привык и ждал часа, когда будут на следующих ночевках обносить кумысом..

— Кайсары — разбойник был. В горах пещера жил, — наклонившись в кибитку, крикнул сопровождавший ее верховой из кочевников. — Волшебный питье пил — кумыс. Пуля не брала.

Сладко сжались мальчишеские сердца и тревожно забились. Разбойник! Вот оно, первое приключение!

У бескрайней мореподобной степи на горизонте обозначились неясные очертания не то тучи, не то гористого берега. Это было как в сказке. Воображаемый морской корабль появился из травянистых волн с кувыркающимися, гонимыми ветром призрачными и страшноватыми перекати-поле. И все оказались на побережье — лукоморье с дубом зеленым. Шурик старался разглядеть златую цепь и кота на ней, как читала о том из Пушкина мама. Но сказка и без кота открылась, когда выехали на подлинный берег сказочного синего озера, в котором отражались причудливые черные скалы.

— Глядите! Каменная дубина в берег воткнута! Это Кайсары! — вслух фантазировал Шурик, указывая на свечой устремленный в небо скалистый столб вдали от других каменных глыб.

— Нет, это «Ок-джек-пес». Значит — «Куда стрела не достанет». Вырастешь — наверх забирайся. Батыр станешь, — отозвался верховой.

— Мы-то заберемся, — храбро пообещал Шурик.

— Только попробуйте, — испуганно пригрозила мама.

Это было Боровое — чудесный островок живописной горной местности, капризом Природы заброшенный в глухую степь. Прозрачные озера, горы с поднимающейся к небу вершиной Синюхой, сосновые леса на склонах — все это превратило степное чудо в первоклассный курорт, где красоты природы, волшебные солнце, воздух и вода сочетались с лечебными свойствами кумыса.

Не одно лето провела семья Званцевых в этом райском месте. И Шурик выполнил свой озорной замысел, не успев подрасти, взобрался-таки вместе с Витей на самый верх скалы «Куда стрела не достанет». Но зоркий мамин глаз достал, и острота стрел ее польской вспыльчивости обрушилась на непокорных сыновей. И чего только не наслышались их опущенные головы, хором повторявшие: — Мы больше не будем.

Мать обожала сыновей, и каждое утро они находили свою испачканную вчера одежду выстиранной и выглаженной. И после непременно горячего завтрака отправлялись гулять, предаваясь своим увлечениям, подсказанным цирковой ареной в Петропавловске, попутно развивая в себе наблюдательность сыщиков, подражая Шерлоку Холмсу, Нату Пинкертону, Нику Картеру из дешевых сорока восьми страничных брошюрок.

Но то было впереди, а теперь они лишь проезжали через Боровое, мимо консервного завода, боен или золотых приисков — все это принадлежало им или их родным.

Ночевали в русской избе деревни Щучье, за озером. Шурик снова превратился в шестилетнего малыша, жадно впитывающего расширенными глазенками все, что было вокруг. Сказка — позади. Перед ним — необъятная степная ширь. До Петропавловска осталось столько же, сколько проехали. Говорят, человек к шести годам жизни начинает познавать мир.