— Слушаюсь, товарищ секретарь райкома! — громко щелкнул каблуками ретивый глава милиции.

Гришкан остался вдвоем с чекистом Клыковым, мрачным, грузным мужчиной, с поникшими усами и спадающими на глаза густыми бровями.

Секретарь, приложив руку к остренькому подбородку, расхаживал по кабинету.

— Я так думаю, товарищ Гришкан, — сказал Клыков каким-то полузадушенным басом. — Вредительство надо показать, а потом брать по подозрению.

— То есть как это показать? — обернулся к нему Гришкан.

— Чтобы всем видно было, — невозмутимо пояснил Клыков.

— Самим заняться диверсией?

— Надо обезвредить вредителей, не дать им сделать это самим.

Гришкан задумался. Ни он, ни Клыков не доросли до будущих методов ОГПУ, когда «врагов народа» выявляли не на основе их действий или приписанных им, а с помощью вырванных пытками лжепризнаний. Кстати, впоследствии такой же жертвой станет и сам Гришкан. Но в ту пору они бездумно решили готовить зловещие диверсии, за которые ответят намеченные ими лжевредители, в первую очередь Шефер и Званцев.

Саше, как и большинству советских людей, и в голову не могло прийти такое глумление над народом. Он, счастливый, что работает на старинном, пусть с изношенным оборудованием заводе, радостно и честно нес, как тогда говорили, «трудовую вахту».

Быстро пролетело лето, кончались месяцы студенческой практики. Званцев сжился с заводом, который стал для него родным. Но уже завтра он покинет свою продолговатую, ставшую привычной комнату. Завтра он услышит в последний раз многозвучный, призывный заводской гудок, в последний раз посмотрит на отражение доменных печей и примыкающего к ним мартена в зеркальной глади огромного пруда. Посмотрит туда, где в дымке возвышается еле различимая его любимая скала, мысом вдающаяся в водную ширь. Завтра маленький салон-вагон, заботливо предоставленный практиканту, возьмет его, чтобы колесить по бесчисленным поворотам узкоколейки, и тогда и завод, и пруд, и доменные печи, с батареей не уступающих им в росте кауперов, уже не будут ему видны. Но он вернется, меньше чем через год, вернется сюда инженером, чтобы отдать приобретенные знания и навыки любимому заводу. Вернется со всей семьей и обживет обещанный ему особняк. Кто же будет служить Белорецкому заводу, неутомимый аварийщик или неуемный выдумщик?

Сидя у открытого окна, он вспоминал о тех идеях, которые обуревали его в последние годы, о своих несчетных выдумках. Вот недавно в мартене… Он знал, конечно, о центробежном литье, когда струя жидкого металла льется во вращающийся металлический кокиль. Центробежная сила распределяет не затвердевший металл по внутренней цилиндрической поверхности охлаждаемого кокиля, и там остается отлитая неподвижная труба. Ее придется вынимать.

Недавно они, контрактанты, Званцев и Поддьяков, — несуразно высокий и безмерно веселый человек, работающий по специальности в чугунолитейном цехе, в хозяйстве механика завода, — два друга с одного курса Томского технологического института, рассуждали об отливке в кокиле, пока огненная струя, вздымая феерический фонтан искр, лилась в неподвижную изложницу, готовящую болванку для проката.

— А что, Коля, если вместо болванки отливать трубу в движении, освобождая в кокиле место для ее наращивания.

— Ну и что ты, Саша, хочешь этим сказать? Что изложницы — не наложницы и в вальсе или в танце живота, как шашлык на вертеле, не вертятся?

— А если заменить неподвижные изложницы вращающимися кокилями, а застывающая труба силой тяжести будет сама двигаться вдоль кокиля… Освобождающуюся его часть можно вновь заполнять жидким металлом.

— Что ж у тебя струя бесконечной будет? «Нет искрам счету, ковшу дна» — смеясь, переделал тот ломоносовские стихи, чтобы поддразнить друга, заставить его подумать. Решение же у Званцева было уже готово.

— Ковшей должно быть несколько, по числу мартенов. Знаешь, как в старину, к примеру, отливали царь-коло кол?

— Должно быть, царь-вагранку величиной больше домны построили, чтобы одной плавки на царь-колокол хватило. Дураки, что ее не сохранили. Она была бы сегодня ценнее многих памятников.

— Дураки не дураки, а поступили умнее. Вырыли большую яму с опокой для гигантской отливки, соорудили вокруг ямы несколько вагранок и процессы в них вели так, чтобы металл поочередно поспевал и струи его в опоку колокола непрерывно лились. В одной металл на исходе — в соседней летку пробивают, свежую струю пустить. Так что предки наши со сметкой были.

— Так что: думай о будущем, а гляди в старое. Недаром они гелиссу выдумали.

— Гелиссу? — переспросил Званцев.

— Ты, Саша, изобрести хочешь гелиссоидальное литье, где каждая молекула совершает и вращательное, и поступательное движение, как бы по витку пружины. Только придется тебе в шахтеры записаться и от жены отказаться.

— Почему? — удивился Званцев.

— А потому, что отлитая гелиссоидальная труба из кокиля под влиянием своей тяжести должна выходить. А куда? В колодец или в шахту. И все твои механизмы для обрезания труб, нарезки их концов глубоко в шахте должны быть под твоим присмотром, в сырости и в духоте. Хуже бани, какую ты при испытании крана принял. Вот жена тебя и прогонит. И без штанов. Зачем они в бане-то нужны?

Через три дня Поддьяков шутливо, как мог только он один, выбрасывая длинные ноги, явился к Званцеву с какой-то моделью.

— Сегодня плясать будем! — весело объявил он. — Я смастерил модель из привода ручного сверлильного станка со сквозной трубкой вместо сверла.

«Опять сверлильный станок!» — подумал Саша. Коля принесенной бензиновой лампой нагрел металлический сосуд, где расплавил несколько стеариновых свечей. Он заставил Сашу крутить трубку, прилаженную так, чтобы она была открыта и сверху и снизу, а сам направил в нее струйку расплавленного стеарина. Скоро из нижнего конца трубки стала выползать стеариновая свеча, пустая внутри.