— Получается, я для вас — разменная монета в игре?

— Можно сказать и так.

— И почему же именно я, интересно? — процедил я, старательно пытаясь подавить растущий гнев. — Неужто мало было пешек в вашем распоряжении?

— Мой выбор пал на тебя, — терпеливо ответил Рикудо Сеннин, словно моё недовольство его не тревожило, — потому что в своё время ты умер слишком рано, Изуна, многое не успел из того, на что потенциально был способен. Кроме того, твой брат Мадара и его друг Хаширама…

— Что с ними?

— Они были прошлым поколением спасителей. Их задача заключалась в том, чтобы заложить тот фундамент, на котором в дальнейшем будет выстроен мир без войн. Они исполнили свою роль, однако Мадара оказался слишком большим гордецом и чуть всё не разрушил из-за своих амбиций — та же черта, которая присуща юному Саске, как ты уже успел заметить, и которой так успешно пользуешься. Это ещё одна из причин, по которой я перенёс решающий момент на более позднее время, — он вновь взмахнул посохом — и рядом с ним возник светловолосый мальчик с голубыми глазами и полосками на щеках. — Этот ребёнок станет твоим сыном. Ты, знавший прошлых спасителей, видевший войны и перенесший все их тяготы, наставишь его на истинный путь, который поможет привести всех шиноби к миру.

Он закончил говорить, и я некоторое время молчал, обдумывая услышанное. А затем скрестил руки на груди и вздёрнул подбородок.

— Вот вы говорите, Рикудо-сама: «он станет твоим сыном», «ты его наставишь»… А кто вам сказал, что я согласен? Что я верю в ваш миротворческий план? Что подвержен амбициям в меньшей степени, чем брат, и откажусь от власти нашего клана ради вашей утопии?

— Ты так не поступишь, — покачал головой Рикудо Сеннин. Его спокойствие разозлило меня окончательно.

— Так вот знайте, что мой ответ: нет! — крикнул я. — Думайте, что хотите, представляйте себе какое угодно будущее, а мне не дурите голову и верните обратно в мой мир — нам пора переворот начинать.

— В твой мир? — он нехорошо прищурился. — Как угодно.

Я открыл было рот, но тут же перед глазами вместо белого света возникло серое дождевое небо, дорога, представлявшая собой сплошную грязь, и деревянные дома, небольшие, уже побитые временем.

Сердце пропустило удар. Старик в самом деле закинул меня в прошлое.

«Курама», — мысленно позвал я. Ответа не последовало; прислушавшись к подсознанию, я не обнаружил там присутствия Кьюби. Сосредоточившись, я попытался уловить чакру поблизости — безрезультатно; тело было моё родное, возрастом где-то лет четырёх, так что в моём арсенале не было сенсорных техник, ни клановых Узумаки, ни даже самых простых.

«Не больно-то и хотелось», — мысленно бросил я сам себе и неспешно пошёл по улице.

Сейчас, в ливень, все жители попрятались по домам. Так интересно, как непогода меняет облик лагеря: всегда бурлящий жизнью, в грозу он словно вымирает, чтобы, едва пройдёт дождь, вновь прийти в движение, наполниться переговорами, звоном клинков на тренировочном поле, ароматом готовящихся лепёшек, похлёбки и изредка — свежего мяса…

В этом всём определённо была своя прелесть. В том, как клан держался вместе, все его члены радовались и горевали, как один большой организм; в том, как собирались на битву воины, и как они возвращались с победой. Я ведь наизусть знал все звуки лагеря, все походки всех наших шиноби, мог определить, когда у пришедшего к отцу хорошие новости, а когда плохие, хотя по вечно спокойным лицам соклановцев этого было не понять. Мадара, я помню, злился, что сам не настолько усидчив, а мелкие братишки восторгались ниисаном…

— Изуна! — родной голос заставил меня улыбнуться. Ты хотел наказать меня за строптивость, старик? Не получится, ведь любимый брат теперь снова рядом.

— Да? — я обернулся — и улыбка тотчас сползла с моего лица; от всего вида Мадары веяло горем и немыслимой болью. — Что?..

— Глупый! — прикрикнул брат. — Зачем ты выскочил под дождь?! Ты что, заболеть хочешь?! И, как мама?.. — он запнулся и прикусил губу.

Я помню это. Мать в ту осень, слишком слабая после последних родов, сильно простудилась, а через три дня её не стало.

— Прости, Мадара, я…

— Глупый! — он притянул меня к себе, уткнул лицом в своё плечо, а сам прижался носом к моей макушке. — Глупый, глупый братец…

Место поплыло и сменилось. Теперь мы были в тренировочном зале, Мадара протягивал мне бокен, а трое младших братьев устроились на татами у стены — близняшки следили, затаив дыхание, а самый маленький, явно не понимая до конца, что сейчас будет, играл с какой-то деревяшкой. Мне тогда было лет семь.

— Ну что, рискнёшь? — насмешливо осведомился Мадара; в его глазах был воинский задор, не оставлявший его никогда.