— Откуда мигрировал?

Я промолчал, давая возможность самому разобраться в характере моей миграции.

— Прикидываешься этаким вежливым человечком?! Знаю я вас, слава богу, съел не одну собаку…

— Я не знаю, хорошо ли это… — сказал я, отгребая бумаги назад к себе.

— Что? — крикнул он. И тут приоткрылась дверь в кабинет, показав любопытствующих посетителей.

— Закройте! — прокричал кадровик пуще прежнего и, повернувшись ко мне, застрекотал по-домашнему: — Упакую! Отправлю! Я тебе покажу Москву! Я тебе дам красивых баб! — И, грохнув кулаком по столу, принялся куда-то звонить, пригвождая меня взглядом к месту. — Ведерников! Ты слышишь меня? Кто-кто?! Гурьянов — кто! Да проснись ты! Слушаешь? Ну ладно… Так вот… к тебе от меня придет человек — устрой его на тяжелую работу! Что? Нет, не верблюд! Никаких, понимаешь, «посмотрю»! Все, Ведерников… Сам все посмотришь…

— Спасибо! — зачем-то сказал я и поднялся.

Только что злое, холодное лицо потеплело, ледяные глаза оттаяли, — Гурьянов коротко посмотрел на меня и, ничего не отвечая на мое странное «спасибо», уткнулся глазами в стол.

Я вышел на мороз, пересек Валовую и дворами пошел, к заводу Орджоникидзе, разглядывая сквозь морозное небо подобие яичного желтка, размазанного по нему.

Ведерникова нашел я за стеклом отдела кадров.

Сидел он в ватнике меж двумя женщинами, мотая коротко стриженной головой, и вчитывался в бумаги сквозь тяжелые линзы очков, упавших на кончик закругленного носа.

Ведерников поднял голову, попросил меня подождать и подозвал человека лет пятидесяти. Тот был в спецовке, заметно нервничал.

— Дорохов! Ну как, одумался? — обиженно спрашивал Ведерников. — Не валяй дурака! Ты же лучший специалист на заводе! Подожди, Дорохов, не гони лошадей!

— При чем тут лошади?! — теперь в свою очередь обижался Дорохов. — Кончай, Игорь Павлович, уговаривать! Я тебе не пацан…

— А кто говорит, что ты пацан? Ты — лучший специалист завода! Где же, Дорохов, твой патриотизм? — наступал Ведерников, не веря своему голосу. — Ты, голубчик, завод и родной коллектив подводишь! Разве так можно?!

— При чем тут коллектив, завод? — парировал Дорохов, нервно вглядываясь в Ведерникова. — Война, слава богу, кончилась…

— При чем война?

— А при том, Игорь Павлович, что, можно сказать, в землянке живу! А у меня семья, дети уже взрослые… Из окна только ноги вижу! Может, мне уже пора людей в полный рост видеть! А говоришь, что я — лучший специалист… Не уважаете вы специалистов! Все уже квартиры получили…

— Эх, Дорохов, Дорохов! — устало выдохнул Ведерников. — Ничего-то ты не хочешь понять: где твое сознание?

Женщины, вслушиваясь в разговор, тихонько поглядывали на своего начальника, пытавшегося уговорить лучшего специалиста остаться на заводе.

— Ты же двадцать два года проработал… Неужели теперь завод оставишь… Бежать-то куда надумал?

— Туда, где жилье дадут!

— Эх, Дорохов, жилье не скворечник, быстро не построишь. — Ведерников умолк и, лениво поднеся руку к переносице, снял очки, отчего закругленный нос тут же сделался похожим на валенок. Затем, переглянувшись с женщинами, бесцветно проговорил: — Шут с тобой, Дорохов, валяй! Только не пожалей!

— Что жалеть-то, — обидчиво свесив нижнюю мясистую губу, проронил Дорохов с какою-то грустью.

— Зина, оформи Дорохову документы! — бросил Ведерников, принялся тереть ладонью лицо, но, тут же вспомнив обо мне, подозвал к стойке, уронил подбородок на выставленную ладонь и стал изучать очередного посетителя.

Ведерников, обладавший, наверное, в отличие от Дорохова, возможностью созерцать человека в его полный рост, хранил и представление, о мире куда объемней и шире и знал о нем много такого, чего не могли знать все взятые вместе Дороховы.

Я отвесил Ведерникову тихий поклон и пояснил, что направлен Гурьяновым для разрешения проблемы трудоустройства.

Ведерников нацепил очки, потом снова в каком-то раздражении отложил их подальше от себя и спросил мягко, без тени иронии или насмешки, но тогда этот вопрос прозвучал для меня обидным, и я не преминул ответить в духе той обиды.

— Откуда будешь-то? — спросил он тогда.

— Есть два предположения, — отвечал я, придавая себе вид историка-исследователя, — по одному мои предки начали свою родословную от шумеров, а по другому — от эфиопов…

— Стоп! — перебил меня Ведерников, учуяв в моих исторических экскурсах отклонение от курса. — Не надо шумеров и эфиопов! Я их не знаю, и они меня тоже! Я спрашиваю… Впрочем, уже не спрашиваю…

Во второй раз за день я разложил перед кадровиком бумаги, ощущая себя при этом как перед рентгеновской камерой, которой орудует женщина.

Ведерников нехотя нацепил очки, углубился в бумаги, а закончив, постучал костяшками пальцев по столику.

— Хоть прислал тебя сам Гурьянов, — сказал он, играя пальцами, — но взять на работу, голубчик, не могу! Нет пока такого закона! А как будет — милости просим! — Ведерников загнул указательный палец, объясняя причину отказа. — Во-вторых, образование — высшее, а во-первых — без пяти минут Гоголь! А Гоголи нам не нужны! Это опять же во-вторых…