Воин в поле одинокий
вернуться

Полянская Екатерина Владимировна
Шрифт:

«Не печалься, душа. Среди русских воспетых полей…»

Не печалься, душа. Среди русских воспетых полей И чухонских болот, пустырей обречённого града Ничего не страшись. О сиротстве своём не жалей. Ни о чём не жалей. Ни пощады не жди, ни награды. Нас никто не обязан любить. Нам никто ничего В холодеющем мире, конечно, не должен. И всё же Не печалься, душа. Не сбивайся с пути своего, Беспокойным огнём ледяную пустыню тревожа, Согревая пространство собою всему вопреки, Предпочтя бесконечность свободы — законам и срокам, На крыло поднимаясь над гладью последней реки, Раскаляясь любовью в полёте слепом и высоком.

Из книги «Бубенцы»

1998

«А у неё проточина на лбу…»

А у неё проточина на лбу Такая белая, и чёлка — золотая, Я в поводу веду её в табун, Под сапогами чавкает густая, Как тесто, глина. Где-то в стороне Урчит сердито трактор. И усталость К её хребтистой старческой спине Присохла, словно струп. А мне осталось Уздечку снять, по шее потрепать, И постоять ещё минуту рядом, В кармане корку хлеба отыскать И протянуть ей. И окинуть взглядом Больные ноги, вислую губу, И тощих рёбер выпуклые строки, И белую проточину на лбу, И под глазами мутные потёки. И на мгновение увидеть в ней, В глубинах ускользающе-бездонных, Священное безумие коней, Разбивших колесницу Фаэтона.

«Вдыхая папиросный дым…»

Вдыхая папиросный дым, С насмешкой плюнув на запреты, Бродягой нищим и больным В Санкт-Петербург приходит лето. Приходит лето… Боже мой! Как бред прозрачен над каналом… Кто там на набережной? Стой, Ты, чьи шаги я вновь узнала. Послушай, я ещё жива, Не исчезай средь лестниц чёрных!.. И растворяются слова В листве и в чугуне узорном. А сердце? Что мне делать с ним Лукавой, хрупкой ночью белой? И вьётся папиросный дым: «Что хочешь, право, — то и делай».

Последний диалог

— Харон, повремени! Быть может, Бог Пошлёт еще попутчика. Тогда ты За тот же рейс получишь вдвое плату. Харон, прошу, повремени чуток! — О путник мой, я не спешу ничуть, но нет в задержке этой смысла, право. Моя работа — это переправа Таких, как ты. Садись, не обессудь. — Послушай, подожди ещё хоть миг… Да вот, гляди — и Лета неспокойна. Мне кажется, что более достойно Нам будет плыть в безветрии, старик. — О путник мой, ошибся ты опять — И ветра никогда здесь не бывало, И гладь реки подобна покрывалу. Так что нам время попусту терять? — Я был ещё недавно средь живых, Плыть в неизвестность страшно и тревожно… Старик, пойми — мне больно, невозможно Покинуть всех любимых и родных. — О путник мой, не изменить закон. Что значит миг? Перед тобою — Вечность. Ты думаешь, чужда мне человечность? Но, путник мой, я — только лишь Харон. И эта просьба словно мир стара. За сотни лет река и та устала… А на меня сердиться — толку мало. Садись, мой путник. Лодка ждёт. Пора.

«Петербургские ангелы…»

Петербургские ангелы… Их остаётся так мало, Онемевшие пальцы до боли сжимают кресты. Петербургские ангелы смотрят светло и устало На плывущие вдаль острова и дома, и мосты. Петербургские ангелы… Им с каждым годом труднее В наступающей мгле свой возлюбленный город беречь. Всё пронзительней ветер, всё жестче и всё холоднее, Всё печальнее очерк опущенных ангельских плеч. И лишь ночью, когда спящий город ушедшему внемлет И дворцовые залы шагов императора ждут, Петербургские ангелы спускаются с неба на землю И, сложив свои крылья, проходными дворами идут.

«Распутица, а я ещё в пути…»

Распутица, а я ещё в пути. Распутица — и все пути рас-путны, Раз — путь, два — путь… Куда бы ни идти — Всё так же грязно и всё так же трудно. Ни дома отчего, ни даже кабака, Где можно всё пропить и всё растратить… О, русская дорожная тоска — Распутицы нестиранная скатерть.

«Парголово — тает дымкой на лету…»

Парголово — тает дымкой на лету. Весело катает леденец во рту, Или — колокольцем звякает в тиши, Или — Богу молится за помин души. Вдруг — рассыплет эхом средь замшелых плит Переливы смеха, перестук копыт, Талою водою зазвенит живей, Задрожит звездою в неводе ветвей. С горки, с горки, с горки! С горки, только — ах!.. И солёно-горький привкус на губах.

«По стенам растекается устало…»

По стенам растекается устало Закатный яд, И лодочкой вдоль Крюкова канала Скользит печаль моя. Сквозь призрачную лёгкость колокольни, Сквозь тень мостов, Сквозь триста лет глухой саднящей боли И морок снов. Вдоль временем израненных фасадов И пустырей, Сквозь зыбко отражённую ограду И дрожь ветвей. Через немые вопли подворотен, И чей-то страх, Сквозь жар июля и скупую осень В чужих зрачках. Сквозь едкий дым, сквозь память коммуналок, Вдоль берегов Нездешних вод по Крюкову каналу Скользит любовь.