Воин в поле одинокий
вернуться

Полянская Екатерина Владимировна
Шрифт:

«Я, которая не желала…»

Я, которая не желала Ни господ себе, и ни слуг, Не держала — сама улетала Из кольца замкнувшихся рук, Я, которая так беззаконна, Нынче власти хочу над чужой, Над такой же бездомной, бездонной И по-птичьи свободной душой.

«А помнишь, мы садились в электричку…»

Л. Стрельчук

А помнишь, мы садились в электричку (Бог знает, сколько зим и сколько лет), В холодном тамбуре, ломая спички, Курили, невзирая на запрет. А после шли, в карманы руки пряча, Пустым шоссе от станции пустой. Узоры лапок птичьих и кошачьих Синели на снегу. И мы с тобой, Слегка робея, лошадей седлали И молча выезжали со двора, И вслед нам что-то весело кричала Конюшенная детвора. Мне кажется, была я в это время Ужасно влюблена. В кого — теперь Уже не важно. Ледяное стремя Жгло ногу сквозь сапог… Поверь, Я не нарочно — странные фрагменты Схватила память: холод, конский бег — Обрывки чёрно-белой киноленты: Кусты, столбы, бескрайне-жуткий снег. На горизонте — огоньков цепочка, И первая дежурная звезда. Ненужная, желанная отсрочка Всех приговоров. Скачут в никуда По тем полям и до сих пор те кони — Ни устали, ни удержу им нет. И ветер стонет, и вперёд их гонит, И сам же безнадёжно машет вслед.

«Был поздний вечер…»

Был поздний вечер. Ты смотрел кино, И набухало чернотой окно. Я тоже что-то делала. Но что? — Уже не вспомнить мне. Твоё пальто На гвоздике висело у дверей. Бежали тени по щеке твоей. Незыблемой скалой стоял буфет, Я открывала пачку сигарет, Дым кольца и виньетки завивал И к форточке лениво уплывал. Включала свет (окно — черней вдвойне), И белый крест светился на окне. Кот, словно бы пушистый воротник, К плечам твоим доверчиво приник. Мурлыкал он, ты в кресле засыпал, А на экране кто-то умирал, И кровь текла из бутафорских ран. Гудел и тёк на кухне старый кран — Вибрировал, трубил, как слон, стонал, Как будто он в ночи кого-то звал, Кого-то ждал, не смея умереть… А может, криком он хотел стереть Немую память? Ржавая вода Текла по трубам в Лету. Навсегда. …Ты засыпал. Я слушала шаги На дне колодца. Тень твоей руки Легла бесплотной лаской на паркет, И вился сизый дым от сигарет. Я разбудить тебя ещё могла, Но время стало вязким, как смола, Текущая из трещины в стволе. Мерцала тускло ваза на столе, Мурлыкал кот, полуночный трамвай Звенел на повороте. Через край Переливалась ночь. Ты засыпал. Сквозняк в углу газетами шуршал. Но за окном сгустившаяся мгла Уже чернее чёрного была. И ровно сто свечей, устав светить, Молили на одну их заменить. Ты улыбался медленно во сне, Дрожали зябко тени на стене. Улыбка — беззащитней и светлей… Ты был такой живой среди теней! Ещё тебя могла я разбудить, — К примеру, взять и что-нибудь разбить. Чтоб чаша ночи, разлетаясь вдрызг, Хлестнула сердце тысячами брызг. Мурлыкал кот. Струился сизый дым. Сидящий в кресле ты мне был — чужим! Таким чужим, как только можно быть, Таким чужим, что незачем будить. Таким чужим!.. И тикали часы, Дрожали ночи чёрные весы, Одна свеча — последний часовой Сгорала над твоею головой. Но перед нею отступала мгла, Моя душа к твоей душе брела, И оступалась, обдираясь в кровь, И поднималась, и тянулась вновь, И раскрывала руки и крыла, И вспоминала, что лететь могла Туда, где свет — начало всех начал. И ты её улыбкою встречал.

«Ингерманландия. Печаль. И старый дом…»

Ингерманландия. Печаль. И старый дом, В котором счастлив так никто и не был. Деревня, словно остров, и кругом Поля картошки да седое небо. Безмолвье лопухов. Собачий лай. И чей-то огонёк во тьме кромешной… Мой бедный край, мой безнадёжный рай — Неласковой души глухая нежность.

«Собаки — до старости дети…»

Собаки — до старости дети, Мудрые дети, в глазах у которых — печаль. Она оттого, что собаки Ищут всё время в хозяине — Бога… Кошки — иные. Людей не считают богами, — Сами они от богов исчисляют свой род. И потому так скульптурны их позы, Скупы их улыбки. И в равнодушную вечность Смотрят спокойно зрачки.

«В материи замедленном распаде…»

В материи замедленном распаде Своя торжественность и потаённый смысл — Перетекание простого бытия В небытиё. И у домов старинных штукатурка Неспешно сыплется И обнажает плоть кирпичных стен. Так дом живёт своей отдельной жизнью — Воспоминаниями о жильцах, Его своим дыханьем согревавших, И о руках, которые дверей Касались, окон и предметов — Тех, что потеряны давным-давно. И человек очнётся лишь от сна, Не ведая причины странной грусти. И целый миг чужим воспоминаньем живёт… И улыбается ему.

«Меж пространством и временем — тайная связь…»

Виктору Брюховецкому

Меж пространством и временем — тайная связь. Кто нарушит Эту тонкую нить — потеряет себя и свой кров. И бескрайняя степь обожжённую выветрит душу В бесконечном пути сквозь печальную сказку веков. Выйдет волк на курган. И захлопает крыльями птица. И промчится табун, серебристый от звёздных дождей. Терпкий запах степи в коридоре глухом растворится, И холодный сквозняк сдует пепел с ладони моей. Из бездонности времени — плач или странное пенье. Чей-то голос «…прощай!», чей-то голос в ответ: «…не забудь!». И полётом стрелы обернётся чужое мгновенье, И навылет пробьёт, и собою украсит мне грудь. И прогнётся ковыль. И закружат в немом хороводе Мириады огней на высоком на Млечном Пути… Так и сходят с ума. Исчезают, навеки уходят, При создании мира себя в переплавку пустив.

«Смерть в окно постучится однажды…»

Смерть в окно постучится однажды Лунной ночью иль пасмурным днём, И к плечу прикоснётся, и скажет: «Ты довольно грешила. Пойдём». И в полёте уже равнодушно Я взгляну с ледяной высоты, И увижу, как площади кружат, И вздымаются к небу мосты. За лесами потянутся степи, Замелькают квадраты полей, Но ничто не кольнёт, не зацепит И души не коснётся моей. Лишь пронзительно и сиротливо Над какой-нибудь тихой рекой Свистнет ветер, и старая ива Покачает корявой рукой. Камышами поклонится берег, И подёрнется рябью вода, И тогда я, пожалуй, поверю, Что прощаюсь и впрямь — навсегда. И, быть может, на миг затоскую, Увидав далеко-далеко На земле возле стога — гнедую Со своим золотым стригунком. И рванусь, и заплачу бесслёзно, И беспамятству смерти на зло Понесу к холодеющим звёздам Вечной боли живое тепло.

Из книги «Жизни неотбеленная нить»

2001

«Из многих пёстрых видеосюжетов…»

Из многих пёстрых видеосюжетов, Которыми нас кормит телевизор, Засел осколком в памяти один, Где люди в серой милицейской форме Бездомную собаку расстреляли У мусорного бака во дворе. Она сначала всё хвостом виляла И взвизгнула, когда раздался выстрел, Ей лапу перебивший. А потом Всё поняла и поднялась. И молча Стояла и смотрела неотрывно На тех или сквозь тех, кто убивал. Я видела, как люди умирают, Я зло довольно часто причиняла, И мне ответно причиняли боль. Я знаю точно: каждую минуту, Когда мы пьём, едим, смеёмся, плачем По пустякам, когда, закрыв глаза, В объятиях любимых замираем, Обильнейшую жатву собирают Страдания и смерть по всей земле. Конечно же, бездомная собака, Расстрелянная где-то на помойке, Не более, чем капля. Но и всё ж, Собаки умирают нынче стоя, А люди, утеряв свой прежний облик, Иное обретают естество, Столь чуждое и страшное, что разум Смущается, и сердце замирает, Пытаясь в бездну правды заглянуть.