В то же время женщина-психиатр, которую мне назначили — я регулярно должен был посещать ее для того, чтобы получать рецепты на обезболивающие, — была злой и раздражительной. Она повторяла, что я должен «смириться» и «жить дальше», признав, что так и останусь в инвалидной коляске. Я посылал ее куда следует.

— Вы застряли на стадии отрицания, — твердила психиатр.

— Нет, — возражал я, — это не отрицание. Я знаю, что парализован. Просто мне хочется надеяться. В этом нет ничего плохого.

— Вам нужно признать, что вы находитесь в инвалидной коляске и останетесь там навсегда, — качала головой психиатр. — Пока вы этого не признаете, лучше вам не станет.

Вот так мы разговаривали, пока я не начинал впадать в бешенство. Я не хотел ее видеть, но выбора у меня не было. Я чувствовал, что психиатр практически ставит мне ультиматум: признай, что никогда больше не сможешь ходить, или не получишь обезболивающего. Но боль, которую я испытывал, и необходимые лекарства не имели ничего общего с тем, смогу ли я когда-либо ходить.

Сложно было представить более разных людей, чем ФТ и психиатр. Одна помогала мне воспрянуть духом, а другая придавливала к земле и выводила из себя. Конфликт между этими противоположными позициями был более-менее точным отражением конфликта, который бушевал в моей душе.

Если я хотел снова начать ходить, мне предстояло научиться справляться с болью. Чем меньше обезболивающих я принимал, тем сильнее были мучения, которые я испытывал. С другой стороны, чем острее я чувствовал боль, тем выше была моя чувствительность в принципе. Короче говоря, боль означала движение или хотя бы надежду на движение.

Психиатр хотела увеличить дозы обезболивающего, чтобы спасти меня от боли. Но мне нужно было испытывать боль, ведь она давала мне возможность осуществить мечту — начать переставлять ноги.

К тому же, по правде говоря, у меня просто не было выбора: я должен был снова начать ходить, ведь на меня были сделаны огромные ставки.

Без моего ведома ребята из спецподразделений начали перечислять свою «надбавку за прыжки» — доплату, которую они получали как служащие воздушно-десантных войск, — для помощи мне и моей семье. Все это затеял полковник Фанк, командир Десятой эскадрильи метеорологической службы. Он организовал «Фонд Джейсона Моргана — помощь своим» и создал сайт, где регулярно публиковались новости о моем состоянии. Надбавка ребят, обладающих достаточной квалификацией для прыжков с парашютом, составляла примерно сто пятьдесят долларов в месяц. Через четыре месяца после моей госпитализации фонд собрал около шестнадцати тысяч долларов. Чертовски много парней отдали свои надбавки, хотя зачастую получали всего двадцать пять тысяч долларов в год или около того. Это было просто невероятно. Многие из помогавших даже не знали меня, но боевое братство было таким крепким, что мы чувствовали себя как родные, и это ощущение родства очень много значило.

Фонд дал мне возможность покрыть расходы. Как я уже говорил, десять тысяч долларов ушло на переоснащение автомобиля. Мы снимали квартиру в Сан-Антонио, чтобы находиться ближе к моим лечебным учреждениям. Ее аренда стоила тысячу в месяц. А еще я должен был и дальше выплачивать кредит за наш дом, находившийся в Саванне, штат Джорджия, за тысячу миль отсюда.

Я не просил о помощи. Полковник Фанк просто рассказал мне о своей инициативе во время одного из визитов. Я не мог поверить, что люди проявили такую щедрость. Я был невероятно тронут, в особенности потому, что большинство помогавших мне ребят служили в сухопутных войсках — и они перечисляли деньги мне, человеку, переметнувшемуся в авиацию!

Меня переполняли радостное удивление и благодарность, и тогда я пообещал полковнику Фанку то же, что и хирургу. Я сказал: «Я снова буду ходить». Более того, я сказал, что пробегу марафон на свой сороковой день рождения — до него оставалось еще десять лет.

У этого обета была и другая причина. Полковник Фанк привел нескольких приятелей, которые хотели навестить меня. В войсках особого назначения ВВС есть традиция: пробегать тридцать миль, когда тебе исполняется тридцать лет. На момент катастрофы мне было двадцать девять. Парни шутили, что я нарочно покалечился, чтобы увильнуть от пробежки.

— Знаете, что я сделаю? — ответил я им. — Пробегу марафон. Как вам такое?

Несбыточная мечта человека, нижняя часть тела которого парализована.

Глава двенадцатая

Нэпалу нравится приносить «Budweiser». Нравится приносить пульт от телевизора. Тогда почему бы ему не носить подставку для мяча команды «Найтс»?

Эта мысль приходит в голову одному из мальчишек, играющих в команде: «Слушайте, у вас такая классная собака! Она могла бы носить нашу подставку для мяча!»

Подставка для мяча — это круглый пластмассовый конус, на который кладется мяч перед тем, как его выбивает киккер. Когда киккер наносит удар ногой по мячу, кто-то должен выбежать на поле и принести подставку. Если приучить к этому Нэпала, все будет намного проще.

«Неплохая идея, — говорит Джим. — Я над ней подумаю. Посмотрю, что можно сделать».

То, что Нэпал любит приносить предметы, Джим впервые заметил однажды вечером дома. Они со щенком валялись на диване. Вообще-то Джиму не следовало этого допускать: устав СПНВ строго запрещает собакам лежать на креслах и диванах. Но можно ведь и нарушить некоторые правила! Раньше Нэпалу не разрешалось забираться на диван. Но однажды он подошел, положил голову на краешек дивана и посмотрел на Джима. В глазах собаки читалось: «Пожа-а-алуйста».