– Что ж, пожалуй, пора, – произнес Сталин, ни к кому не обращаясь, и первым двинулся по направлению подземного хода, ведущего к Мавзолею.

Куранты на Спасской башне Кремля начали отзванивать мелодию "Интернационала", когда руководители новой России стали подниматься по гранитным ступенькам Мавзолея, и вся площадь, запруженная войсками и допущенными на нее зрителями, огласилась восторженным гулом приветствий, которые тут же покрыли раскаты воинского "Ура!"

Был прохладный день поздней осени. Свежий северный ветер уже дышал холодом где-то близко от Москвы легших снегов, по небу быстро, словно дым от гигантского пожара, неслась свинцовая масса облаков, предвещая студеную зиму и новые тяжкие испытания народу, сорванному с обжитых мест и поднятому неведомой силой на тяжелый, изнурительный труд. Ветер трепал красные знамена парадных батальонов, полы шинелей красноармейцев, тяжелые бунчуки военного духового оркестра, покачивал частокол из тонких нитей штыков.

К Сталину наклонился Молотов, тихо сообщил, что погода, судя по сообщениям синоптиков, не позволит поднять в воздух парадные эскадрильи самолетов, что в ближайший час ожидается еще большее ухудшение видимости, возможен дождь со снегом и усиление ветра.

Сталин ничего не ответил, оглядел небо от Исторического музея до пестрых куполов собора Василия Блаженного и кивнул головой.

– Ничего, – сказал он. – В мае, бог даст, погода будет лучше, тогда и посмотрим.

И Молотов, выслушав Сталина, тотчас кому-то кивнул, и кто-то из военных нырнул в боковой проход, чтобы передать на аэродромы, ревущие запущенными моторами десятков самолетов, ожидаемую команду "отбой".

Отзвучали куранты. Часы пробили десять раз.

Из ворот Спасской башни на вороном коне выехал наркомвоенмор Клим Ворошилов в сопровождении ординарца, а навстречу ему от Исторического музея припустил цирковой рысью командующий парадом Семен Буденный на гнедой кобыле буденовской же породы. Тоже в сопровождении лихого ординарца.

Вот конники сошлись напротив Мавзолея, сверкнули обнаженные клинки, ветер разорвал и отбросил куда-то к Историческому проезду слова рапорта и звонкий цокот копыт.

Сталин спустился со своего возвышения и, взяв стакан с крепким чаем из рук офицера охраны, отпил несколько глотков, после чего снова встал на возвышение и таким образом опять сравнялся в росте со своими более рослыми соратниками.

Хотя одет Сталин тепло, но ветер дует в лицо, проникая за воротник, заставляя поеживаться. Терпеть неудобства Сталин умел: жизнь научила, и потому с усмешкой поглядывал на Кагановича, Рыкова и других кабинетных работников, которые кутались в толстые шарфы, пряча в них даже носы, и время от времени натягивали на лоб шляпы или меховые шапки. Лица их посинели, носы, наоборот, покраснели, и не столько от холода, сколько от коньяка, которым они то и дело взбадривали свои организмы. Только военные: Тухачевский, Егоров, Блюхер, Якир, и другие выглядели молодцами, смело подставляя свои обветренные лица холодному ветру.

По площади перекатывалось "ура" и отрывистые приветствия парадных батальонов. Громко полоскались на ветру полотнища знамен, флагов и транспарантов. Гнулись верхушки лип у ГУМа и голубых елей у Кремлевской стены.

В памяти Сталина снова всплыла утренняя размолвка с женой, подумалось уже с большей уверенностью, что не могла Надежда сама решиться на такой вызов ему, что тут что-то не так, и, встретившись с мимолетным взглядом рослого красавца Тухачевского, первого заместителя наркомвоенмора, вспомнил, что все эти комкоры и комбриги когда-то были вытащены из небытия Троцким, взлелеяны им и частенько поглядывали на Сталина свысока, как на шпака, штафирку, ничего не смыслящего в военном деле.

Они и сейчас смотрят на него точно так же, иногда пытаются поучать, будто не тот же Тухачевский опозорился с походом на Варшаву, будто не они едва не пустили Деникина в Москву. Жаль, что кроме минувшего конфликта на КВЖД других конфликтов не предвидится. А хорошо бы проверить этих всезнаек в горячем деле, когда победа достигается не фланговым ударом конницы, а массированным использованием танков и авиации. Как-то они поведут себя в изменившихся условиях? Ох, как нужен какой-нибудь локальный, но очень серьезный военный конфликт! Вопрос только в том, откуда взять для него повод, с какой незначительной страной его заварить и при этом не вызвать международных осложнений?

Тут же пришло решение: поручить начальнику охраны Кремля внимательно понаблюдать за всеми без исключения женами членов Политбюро и других высокопоставленных руководителей партии и правительства, установить, кто с кем встречается, как часто, какие ведут между собой разговоры, не подвергаются ли влиянию извне. Короче говоря, выяснить все до мельчайших подробностей.

Войска начали перестроения. Ворошилов с Буденным, лихо осадив коней и сбросив поводья ординарцам, почти одновременно соскочили на брусчатку и, прижимая к бедру шашку, стали подниматься на трибуну Мавзолея.

Снова пробили куранты. Десятки труб разнесли над площадью сигнал "Слушайте все!"

Сталин особенно придирчиво вглядывался в проходящие войска, в лица красноармейцев и командиров, в боевую технику, видел изменения к лучшему, но все равно остался недовольным: изменения происходят слишком медленно и не так, как хотелось бы.

Послепарадный банкет было решено провести в Зубалово же, на даче Молотова. Исключительно для избранных. Но чтобы не обидеть остальных, в Георгиевском зале Большого Кремлевского дворца накрыты столы для членов ЦК и правительства, представителей Коминтерна, для высокопоставленных военных и дипломатов, для старой гвардии большевиков, для ударников индустриального и сельскохозяйственного фронтов.