Сталин произнес короткую речь. Он говорил о том, что партия и народ имеют определенные достижения, но впереди еще много работы, не следует останавливаться на достигнутом и почивать на лаврах, выпил бокал вина за здоровье присутствующих, сказал, что его ждут дела и покинул зал под бурные аплодисменты. Вслед за ним потянулись Каганович, Молотов, Ворошилов, Калинин, Буденный и другие. Большинство из них жили в Зубалово.

Войдя в большой зал молотовской дачи, Сталин окинул его оценивающим взглядом, с кем-то поздоровался за руку, кому-то лишь кивнул головой, кого-то выделил особо, похлопав по плечу, кого-то не заметил вовсе. Сталин двигался как бы по кругу, и все время исподволь следил за своей женой, окруженной женами своих соратников, среди которых выделялась Полина Жемчужная, жена Молотова, пожалуй, самая умная из них, самая энергичная и самая осторожная: она явно верховодила женщинами, но делала это хитро, как бы из-за спины жены Сталина, – и Сталин, отметив этот факт, отложил его в своей цепкой памяти.

Надежда Сергеевна, пока ее супруг двигался по залу, ни разу не взглянула в его сторону, в то же время была излишне возбуждена, глаза ее блестели, руки порхали, точно она дирижировала собственной речью или речами сановных подруг, и Сталин понял, что утренний разговор ею не забыт, что она злится на него и постарается по своему обыкновению каким-нибудь образом унизить его, отомстить за утреннюю грубость, а эти сучки, – знают ли они о сегодняшней его размолвке с женой, или просто чувствуют поживу, как стервятники чувствуют падаль? – тоже явно излишне возбуждены и как бы поддерживают решимость Надежды Сергеевны на какую-то провокационную выходку.

Такое уже бывало не раз. А однажды, после какого-то незначительного, по его, Сталина, мнению, семейного конфликта, которые он забывал тут же: не до них, голова забита совсем другим, – Надежда собрала детей и уехала в Ленинград к родителям. Пробыла там она недолго, вернувшись, представила свое возвращение как уступку или даже одолжение не своему мужу, а его положению в стране. Ну, разве умная баба может так поступать, унижая не только своего мужа, но и себя?

Он еще тогда понял, что без вмешательства, без чужого влияния тут не обошлось. И было бы странно, если бы этого влияния не существовало, потому что существовала и существует известная женская солидарность, а в данном случае подкрепленная тем, что женщины эти – почти все еврейки.

Сталин не впервые подивился этому факту, хотя раньше не придавал ему решающего значения, вместе с тем, никогда об этом не забывая и не сбрасывая со счетов именно еврейского влияния на все и вся, влияния расчетливого и тонкого.

Впрочем, дивиться тому, что у большинства влиятельных партийных и государственных деятелей жены еврейки, не приходилось: на ком же им еще было жениться в свое время, как не на еврейках? Не на дворянках же. А среди пролетарок образованных женщин в ту пору практически не было, да и сами пролетарки революциями не интересовались. Зато еврейки сидели во всех комитетах, советах и даже армейских штабах, стуча на машинках, записывая речи ораторов, ведя протоколы собраний, заседаний, совещаний, конференций, съездов и прочая и прочая.

Теперь новоявленные Эсфири, когда-то наставлявшие своих мужей по части марксизма и пролетарского интернационализма, сами отстали в развитии от мужчин, подурнели, иные даже опустились, так что их сановные мужья, из которых так и брызжет нерастраченная физическая энергия, обзаводятся молодыми любовницами, в основном артистками и балеринами. Что ж, все правильно, все вполне закономерно. Главное, чтобы было еще и благопристойно, не выпячивалось, не стало притчей во языцех. Ну и… рвать языки тем, кто слишком много болтает.

Мда-а. Вот и сын Яшка второй раз женился – и опять на еврейке… А та уже побывала женой дважды или трижды, где только не таскалась, с кем только не путалась. Правда, хороша чертовка, горяча, как молодая кобыла. От такой и сам бы не отказался. Но не по Яшке эта баба, нет, не по нему: вахлак.

Глядя со стороны на Сталина, трудно сказать, какое у него настроение. Только самые близкие и давно знающие его люди по еле заметным признакам могли это настроение определить. Да и то весьма приблизительно.

Молотов, например, сразу же заметил, что Сталин не в духе, но виду не показывал, вел себя как всегда ровно, предоставив простоватым Ворошилову и Буденному развлекать генсека своими плоскими шутками.

Незаметный и по-крестьянски хитрый, хотя и недалекий, Калинин тоже уловил настроение Хозяина, стал еще менее заметным, держался в стороне, предпочитая общество женщин, но зорко следил за всем происходящим в зале.

Каганович, наоборот, держался рядом со Сталиным, улыбался, когда остальные смеялись, кивал головой, когда говорил Хозяин, или кивал вместе с Хозяином, как бы разделяя его мысли. Остальные теснились на втором-третьем плане, разговаривали вполголоса, неожиданно замолкали и тревожно прислушивались.

Наблюдая за собравшимися, Сталин с группой приближенных остановился в конце стола, и разноголосый шум сразу же прекратился, все головы повернулись в их сторону, а они стояли и разговаривали о военном параде, о том, какие воинские части как прошли, как смотрелись танки и артиллерия, другая боевая техника, и стоящий рядом Буденный все подбивал и подбивал свои пышные фельдфебельские усы, ожидая, когда речь зайдет о кавалерии, потому что был абсолютно уверен: и в будущей войне без кавалерии не обойтись, потому что ей не нужен бензин и запчасти, а только хорошая выучка бойцов и умение разрубить человека шашкой на всем скаку от плеча до пояса.