– Ощущение, что меня водят, как младенца, пропустив под грудь полотенце, – куда потянут, туда и шлепаешь.

Про газету с фото Кэлвина Брюс не сказал: не успел или что-то удержало; может, не хотел напоминать Дайне о частых авиакатастрофах последних лет, хотя бы потому, что она нередко летала и не скрывала ужаса, говоря о погибших.

Майер сидел перед человеком в ортопедическом ботинке: Сарджента упустили, и бог знает, что он выкинет. Майер терпеть не мог, когда ему выговаривали, как, впрочем, и все, но… приходилось сдерживаться, он приучился гасить порывы, усмирять себя. Иногда нестерпимо хотелось взорваться, но больше он ничего не умел, а платили сносно, и сейчас Майер испытывал еще большую неловкость оттого, что ему, упустившему Сарджента, протянули конверт, и он знал, сколько там. С Манером чаще прибегали к прянику, чем к кнуту, и правильно: большего желания, чем расшибиться в лепешку, у него сейчас не было.

Человек в ортопедическом ботинке быстро оттаял и заметил, что все идет по плану, и все запутано, и никто уже никому не верит, а это как раз то, что надо для тех, кто стремится к конфликту между двумя странами «третьего мира».

Майер слышал про этот сценарий взаимного ослабления двух дерущихся, чтобы потом в ореоле величия пришла его страна и великодушно протянула руку помощи истекающим кровью соперникам; из-за этого падали самолеты и вспыхивали перестрелки йа всем протяжении многосоткилометровых границ, сбегающих от снежных хребтов к теплому океану.

Но Майер знал далеко не все. Даже человек в ортопедическом ботинке не знал главного…

Они приехали на премьеру заранее: Дайна хотела показать Брюсу новое здание театра.

Сарджент и припомнить не мог, когда последний раз переступал порог театра, в один миг ему даже стало жутковато.

Его работа походила на театр по напряжению, по стремительности разворачивавшихся событий, вот только зрителей не было – все равноправно участвовали, и если гибли, то не артистически, томно падая на руки партнеру, а по-настоящему – некрасиво и нелепо.

Вошли в зал, и Сарджент зажмурился: неистовство хрустальных люстр ослепляло. Свет ложился на алую обивку кресел, ласкал ковровые дорожки проходов, сползал по сбегающему складками занавесу.

Гомон голосов слился со звуками, выпархивавшими из оркестровой ямы: взвилась скрипка, низко всплакнул контрабас, грохнули литавры, и снова скрипка.

Брюс с трудом улавливал смысл происходившего на сцене и облегченно вздохнул, когда Дайна шепнула: «Слабая постановка, декорации на высоте и музыка во втором действии…»

Занавес рухнул с потолка и подвел черту. Спектакль окончился.

Прожектор сзади швырнул лунно-желтый круг света на сцену, и Сарджент замер… Так не могло быть и все же… Он привстал, вцепился в поручни кресла и бессильно обмяк, услышав слова мисс Фаулз:

– Что с тобой?

Актеры не спеша покидали сцену; Брюс, не отрываясь, смотрел на высокого человека в твидовом пиджаке и галстуке в косую полоску. Такие редкие светлые волосы, глаза и всепрощающая, чуть брезгливая, но не без участия улыбка – плод многих лет упражнений перед зеркалом могли принадлежать только одному человеку: тому, кого уже не было… Сарджент зажмурился: неужели он сходит с ума?

Проходы заполнили люди. Дайна дотронулась до плеча Сарджента: пора Он поднялся, проводил взглядом человека в твидовом пиджаке – тот покидал сцену последним.

– Кто это? – спросил Брюс как можно безразличнее.

– Эдвин Лэнд. Режиссер и хозяин театра. Он недавно разбогател. Тут же зашуршали слухи, люди не любят, когда кто-то вырывается вперед. Эд в прошлом блестящий актер.

Сарджент задохнулся.

Фонари на улице отбрасывали причудливые блики на стены театра. Сарджент и мисс Фаулз поджидали ее друзей, чтобы отправиться на ужин. Из боковой двери театра вышел высокий человек с непокрытой головой, постоял, глядя на небо, поежился и направился к машине. Сарджент сразу узнал режиссера. Дайна перехватила взгляд Брюса и рассеянно повторила:

– Эд – большой актер. Уж не ревизуешь ли ты?

Три пары и тощий мужчина, напоминавший вешалку, приблизились к ожидавшим. Смешки, неловкие представления, кивки… Сарджент сразу перезабыл все имена и лишь отметил, что драматург, он как раз не имел пары, поклонился слишком чопорно. Все хвалили премьеру, и драматург – пьесу написал он – улыбался, впрочем не принимая похвалы за чистую монету. Сарджент видел, что автор хорошо знает цену зрительской лести, и согласился участвовать в не слишком тонкой игре скорее по необходимости, чем искренне того желая…

Приехали в домик на озере, принадлежавший паре по фамилии Кру. Дэниэл Кру, балагур и насмешник, веселый толстяк, нежно обнимал жену Феличию каждый раз, когда та прибегала из кухни. Две другие пары взяли в оборот мисс Фаулз, а Сарджент и драматург оказались за низким столиком у стены.

– Я ничего не понимаю в театре, – честно признался Брюс.

– А я в работе полиции, – так же искренне повинился драматург, и его унылый нос с родинкой на самом кончике дернулся. – Вам приходилось стрелять в человека?