– Пошел вон, – прошептала я. Черная птица продолжала смотреть, чуть повернув продолговатую голову, словно прислушиваясь. Я разозлилась. – Убирайся отсюда! – яростно выкрикнула я.

Ледяной порыв ветра белесой петлей как плетью смел птицу с ограды и крылом ударил о землю. Белая крошка метели неожиданно закружилась вокруг часовни, завыл ветер, закрутились льдистые бураны, и снег глухим маревом повалил с неба.

Какое-то время я открыв рот смотрела на столь внезапно разыгравшуюся непогоду, а потом побрела к слабо светящемуся в темноте Риверстейну. И его сомнительное тепло вовсе не казалось мне заманчивым.

Первый раз я сбежала в лес уже через одну луну после появления в Риверстейне. Огромное здание с кривыми гулкими коридорами и узкими окошками-бойницами пугало меня, поселяя в душе тревожную маету и звериный страх. Каменные стены душили, не давали уснуть, смыкали страшные объятия. Они казались мне мешком, в котором мелко копошились глупые, попавшие в ловушку люди.

Скользкие витые лестницы вызывали головокружение, и я поскуливала от страха каждый раз, спускаясь по ним. Пыталась зажмуриваться, но идти по истертым каменным ступеням, не видя их, было еще страшнее. Даже когда я просто стояла на них, мне уже казалось, что я лечу в пропасть.

Длинный и узкий коридор чудился мне нутром страшной птицы, сожравшей меня и пытавшейся переварить.

Риверстейн страшил меня, вызывал оторопь – но еще больше я боялась населяющих его людей. Я не знаю почему, но черные чепцы наставниц, коричневые балахоны воспитанниц, чадящее кадило Аристарха, непонятные заунывные звуки молитв, а главное – лица, острые, худые, запуганные или злые, вызывали во мне тошнотворную волну паники, от которой я не знала, куда бежать.

Конечно, я была не первой «дичкой», попавшей в Риверстейн. Девочки, привозимые сюда, все остались сиротами и, кто меньше, кто больше, поначалу дичились и пугались. Но даже на их фоне я казалась скаженной, зверьком забивалась в углы и щели и глазела оттуда. Конечно, меня сторонились. Даже воспитанницы побаивались связываться с новенькой, которая ни с кем, кроме Ксени, не общалась, только зыркала странными своими глазищами из-под нечесаных белых косм. Моя внешность была необычна, а поведение слишком странным, чтобы вызвать хотя бы сочувствие.

Поначалу воспитывать меня привычными методами наставницы опасались, не зная, кто я, и переживая, не объявится ли за мной любящий родственник или родитель. И потому особо не трогали, кормили, выделили тюфяк в общей спальне.

По ночам я плакала, кого-то звала, но наутро не помнила своих кошмаров, а воспитанницы смотрели косо и жаловались наставницам. Правда, потом Ксеня разбила носы самым активным ябедам, и те стали терпеть мои ночные подвывания молча.

Но когда луна на небе налилась полнотой, округлилась, все поняли, что никто за мной не придет. И за первую же «дикость», а именно – мое непонимание, зачем нужно подставлять пальцы под хлесткий прут, если можно спрятать их за спиной и забиться в угол, откуда не достанут, меня отправили в подвал на перевоспитание.

Если в Риверстейне я чувствовала себя как в ловушке, то каков же был мой ужас оказаться в сырой яме, где не было окон, а только стылый утоптанный земляной пол, склизкие от влаги стены и запах крыс, загадивших подвал.

Да и сами крысы не преминули полюбопытничать, высунули подрагивающие носы с топорщащимися усами из своих узких лазов, повели длинными мордами, осматривая «гостью». Или обед?

Когда наставницы решили, что на первый раз достаточно, и тяжелая, обитая чуть проржавевшим железом, но все еще крепкая дубовая дверь открылась, я вылетела в образовавшуюся щель похлеще той крысы и как зверек прокусила до крови руку Гарпии, пытающейся меня удержать.

Даже не помню, как я неслась по лестнице, как выскочила в коридор и за дверь, очнулась уже возле каменной стены ограды. Но и она не удержала меня. Я учуяла пролом прежде, чем увидела, пролезла в дыру и что есть мочи припустила между деревьев. Мшистые холодные валуны и разлапистые ели были мне милее высоких стен Риверстейна, который хищной птицей наблюдал за моим бегством и, казалось, сейчас встряхнется, взмахнет черными крылами и кинется за беглянкой.

Но, конечно, Риверстейн остался на своем месте, а я заползла хорьком под склонившиеся до земли колючие ветви, закопалась в осыпавшуюся желтую хвою и затихла. Сквозь тонкие иголки лениво сочился тусклый осенний свет, успокаивая меня, сосны тихо шептались, склонялись макушками, остро пахло смолой – и меня отпускало. Словно камень-валун, придавивший грудь, становился поменьше, истончался, ссыпался песком…

Я уснула.

И проснулась не от собственного крика, а от беличьей возни над ухом. Белка, еще не сменившая наряд на рыжий и кусками серая, отчего казалась какой-то куцей, деловито рылась в хвое, то ли проверяя свои запасы, то ли пряча новые. На меня она косилась с опаской, но без испуга, видимо не принимая жалкую кучку, свернувшуюся в лесном шатре, за нечто представляющее опасность.