Старичок казался весьма забавным.

– Откуда Вы... Ах да! – имя автора крупными буквами было начертано на солидном переплете. – Мне нужны ответы на кое-какие вопросы.

– Юноша ищет ответы у Учителя Мина? Учитель Мин способен остудить даже самую пылкую душу! – он почти налетал на меня, потрясывая седыми вихрами. – Он не поэт! Не философ! Не ученый! Это... это... Да он просто крючкотвор!

Я не выдержал и расхохотался – настолько искренним показалось мне возмущение алхимика:

– Конечно крючкотвор, уважаемый Мунх! Он ведь из рода Иса, как, впрочем, и я. Это наш собственный личный мудрец, мне положено впитывать его мысли с молоком матери.

– Ну, сытости его мысли Вам не добавят... – нахохлился старичок и с кряхтением поднялся на ноги. – Простите за навязчивость, добрый господин. Я сейчас добуду свою травку и больше не буду беспокоить Вас своим присутствием. Я старый человек. Я глупый человек. Я до сих пор не понял канон Учителя Мина.

Он какое-то время нырял в высокую траву, напоминая юркую птицу, деловито склевывающую жуков, что-то бормотал под нос и складывал в бумажный пакет корешки. Но вскоре за ним со скрипом закрылась калитка, и я вновь остался наедине со своими вопросами.

Быть может, от злоупотребления жирными колбасками, но через неделю-полторы в моей голове начали возникать необычные мысли. А может быть, рыбный соус был не настолько свеж, как клялась чудесная бакалейщица Шая... Первые пятнадцать лет своей жизни я провел в удаленном от шума столичных улиц обширном поместье отца – оно было обнесено высоким забором, посторонние на территорию не допускались. Все было гармонично устроено и безупречно ясно. Выпущенный в самостоятельное плаванье после ссоры с родителем, я оказался один на один с миром, раскинувшимся за стенами родового гнезда... и он оказался весьма странен. Я ходил по центральной улице квартала как по лезвию ножа и не решался бросить даже взгляд в темные окна домов – боялся того, что скрывают они. Не мог понять, существует ли то, что вижу, на самом деле... или я погружаюсь в безумие.

Старуха Дэйю, древняя, как бронтозавр, казалась мне порой юной крутобедрой апсарой, живущей в благословенные времена императрицы Ксуеман. Вечерами она сидела на крыльце своего маленького, но очень аккуратного домика, почти затертого массивными соседями, и плела сны, стягивая в них серые нити с окрестных жилищ.

Аррава, дочь обнищавшего горшечника, слепила таки в заброшенной пыльной мастерской Малиновую Тетку, оберег для будущей семейной жизни. Ее отец пил горькую. Мать заставила старшего брата просить милостыню, а чтобы больше подавали, отрубила ему ногу. Глиняная статуэтка Тетки почему-то становилась все более малиновой и, как казалось, начала толстеть.

Подвал дома начальника Управы господина Дзиннагона, спесивого типа в расписном паланкине, был затянут черным липким туманом... издалека чувствовался мерзостный запах. У меня мурашки ползли по спине от одного вида его хором. Почему соседи спали спокойно?

Откуда я знаю что-то про этих людей? Кажется мне все это? Нет?

У меня появился фетч.

Кот-в-мешке, настоящая нежить, я читал о ней в книжках. Когда впервые увидел, как по запущенному саду радостно скачет синий мешок с красными кляксами – тот самый, в котором я похоронил несчастного кота, – стало совсем тоскливо. Долго сидел перед листом бумаги, время от времени занося над ним кисточку, чтобы начертать ритуальную фразу покаяния: «Досточтимый господин мой и отец!..» – но стыд был сильнее уныния. Да, моя обитель напоминала приют бродяг-погорельцев, колбаски стояли поперек горла, купание в ручье не обеспечивало той чистоты тела, к которой привык, со стиркой не ладилось, обуревали видения...

Соседи из квартала Ворон сторонились меня. Шая как-то объяснила, в своем простоватом стиле, что это – от отсутствия клановых татуировок. Я вспомнил один из рассказов отца, которыми он воспитывал меня по субботам. Его глуховатый голос, лишенный каких-либо эмоций, как наяву зазвучал:

– В Империи принято татуировать левый висок знаком-символом клана. Чем сложнее символ, тем ниже в иерархии власть предержащих стоит его носитель и тем больше его уважает чернь. Он означает, что человек смог сделать карьеру с низов. Не каждый удостаивается знака высшей семьи, но только к таким и имеет смысл присматриваться. Порядок формирования символа таков: сначала наносится знак биологической семьи, затем – клановой профессии, затем – знак высшей семьи, объединяющей кланы. Всего высших семей шесть:

Иса Синий лед;

Тулипало Багровый огонь;

Куккья Цветы роз;

Пиккья Шипы роз;

Терас Стальные соколы;

Туркис Мягкое золото.

Он поправил и без того безупречно ровную стопку свитков на столе и продолжил:

– Самые высшие и самые низшие исключены из общественной иерархии, им не наносят клановых татуировок вообще. Высшие – потому, что нельзя управлять чем-то, являясь его неотъемлемой частью. Управлять можно только извне. И знание об объекте и процессах, протекающих в нем, нельзя получить, являясь частью этих процессов... – это высказывание я так и не смог понять, как, впрочем, не понимал смысла половины его речей. А еще мне было неясно, почему он перечислил шесть семей, если мы испокон веков отмечали праздник Семи, но задать вопрос не решился. – Профессиональными сообществами кланов управляют старые роды. Старым родом признается тот, который смог сохранять и возвышать себя более тысячи лет. Высшие семьи старых родов маркируют себя лишь родовыми цветами и деталями церемониальных одеяний. Самые низшие тоже исключены из иерархии, потому что польза для общества от них сомнительна, а вред очевиден. Какой может быть прок от бродяг? Вообще никак не указывают клан странствующие философы, колдуны, змеи-оборотни...

И я. Ибо я принадлежу к высшей семье рода Иса, возглавляющей кланы чиновников и судейских администраторов, но лишен права носить родовые цвета – это плата за обретение свободы от обязательств перед семьей. Поэтому в глазах законопослушных обывателей тот же алхимик Мунх, сменивший множество профессиональных сообществ музыкантов, ученых, охранников, – о чем свидетельствовали татуировки, – выглядел добропорядочным гражданином, а я – нет.

«Нельзя жить с соседями и быть свободным от соседей», – писал Учитель Мин. Кажется, пора признать его мудрость: я превратился в изгоя. Но и униженно вернуться туда, откуда уходил с таким триумфом, не мог.