По сравнению с остальным кораблём главная палуба занимала не больше места, чем мозг в теле динозавра. Ближе к оси — то есть "над" уже раскрученной палубой жилые отсеки были сверхохлаждены и сжаты избыточным давлением, готовые принять нейроформу Холодных Герцогов Нептуна. Внешний обод целого городка кают и жилищ вращался многократно быстрее задуманного.

Ещё выше палубы с Земным притяжением вместили в себе лаборатории, бреходромы, огромные магазины мыслей и вещей, народные атриумы, бани, средоточители, больницы, камеры наносборки, зелёные сады, синие сады, теплицы, пиршественные залы, птичники, дворцы, музеи, студии художников-метантропов и прочие необходимые цивилизованному человеку учреждения.

И мостик — как яхонт в кольце, превращающий красивую безделушку в бесценный архив и верного слугу.

Да, жалко упустить танец Земли и остальных миров на Двенадцатую ночь. И пропускать пение Всемирного Хора досадно. Чудесная симфония-пеан, сплетавшая каждый разум и душу в невообразимую гармонию, увенчивала Десятую Ночь без его участия. Но Фаэтону не нужны песни, пляски и всякие забавы.

Фаэтон выпрямился. "Над" ним разделилась дверь, на Фаэтона пролился тусклый свет, подобный свету зари. Пол поднял Фаэтона внутрь, на капитанский мостик. Какая ещё ода нужна?

Он призвал свет — зажёгся свет. Он призвал знание — на концентрических балконах зажглись высокие зеркала, данные хлынули в разум. Фаэтон прошёлся по мостику.

Каждую доску паркета изготовили из новой породы дерева, натёртые ячейки мозаики блестели светлым и тёмным древесным золотом, сочетаясь и складываясь в приятную глазу апериодичность.

С купола струились занавесы — голубой, багряный, бордовый. Ряды вычислителей и энергетических зеркал вставали амфитеатром, а самое большое зеркало, занимавшее за их спинами целую галерею под сводом, показывало, что происходило около звездолёта в космосе и на линиях связи. Все прочие корабли обесточены, космос пустовал; каналы связи же, наоборот, бурлили потоками света, сплетаясь в широко раскинутую и тяжело гружёную сеть, соединяющую каждый посёлок, каждый причаливший корабль, спутник, ксенонаномеханическое облако и облачное хранилище, каждую подстанцию в короне Солнца и каждое разумное строение — всё, что находилось около Меркурианской станции.

Фаэтон перешёл к креслу капитана. Вот оно — чистое, заряженное, натёртое до блеска. По левую руку — символический столик, на нём горели две иконки. Посетители. Справа же была отчётная доска — все пункты миллионострочного перечня предполётной проверки отмечены как успешно пройденные. Феникс готов к запуску.

Фаэтон полюбовался креслом, наслаждаясь моментом. С едва заметной улыбкой сел, выдохнул, схватил подлокотники, окинул взором всё вокруг. Амфитеатр сотен зеркал горел изображениями и образами из каждого уголка корабля, схемами, диаграммами, потоками информатов, данными двигателя, данными о загрузке и о состоянии грузов, проекциями сверхгрузов, ускоряющими зонтами, радио-радарными показаниями и космометеорологическими сводками, счётчиками частиц, робопсихиатрическими анализами психики корабля, отчётами о состоянии корпуса. Мониторы показывали всё.

И сел Фаэтон на трон, и осмотрел своё царство, и увидел Фаэтон, что это хорошо.

Для компании, и из уважения к воспитавшей его Серебристо-Серой эстетике Фаэтон создал экипаж из манекенов — своих парциалов, в костюмах и личностях из различных эпох. Фаэтон не хотел одиночества в час триумфа, и населил капитанский мостик персонажами историческими и легендарными.

В полу раскрылись люки, поднялись целые стойки манекенов. Фаэтон включил фильтр ощущений, дал знак разуму корабля и начал создавать, загружать, наряжать и назначать.

Скоро каждый из экипажа был при деле, каждый был занят при каком-нибудь символическом выражении функции корабля.

Вот штурман — Одиссей, с ненатянутым луком тройной носорожей кожи, прячет под лохмотьями доспех воина. Рядом — вперёдсмотрящий, сэр Фрэнсис Дрейк, в роскошном тёмно-синем сюрко и белом кружевном воротнике, держит чудесного вида подзорную трубу, следит за другими суднами и прочими объектами. Вот за климатом корабля следит Ричард Ивлин Бэрд, нарядившийся в неизменную парку.

С застывшим флагом в руке стоял Нил Армстронг, он управлял головной заставой дронов и робокораблей, сопровождающим флотом Феникса. Ясон держит нить Золотого Руна — значит, линии связи пока не оборвались. А за штурвалом — Ганнон, разумеется.

Магеллан, Кортес, Кларк, Кук стояли вместе с Бакленд-Бойдом Сирано-Де-Аттано, первым выжившим человеком на Марсе. Рядом — Неуклюжий Руфус, которому никаких дел не поручили — просто разлучать Марсианского пионера-иконоборца Сирано-Де-Аттано с его верной дворнягой, сопровождавшей хозяина даже на Марсе, было бы кощунственно. Оэ Сефр аль-Мидр Спускающийся в Тучи следил за изменениями тяготения и расписанием импульсов тяги — иронично, учитывая обстоятельства его трагической гибели в субдукционном слое атмосферы Юпитера.

А за нагревом центрального двигательного массива, одетый в белоснежную жароотражающую броню, следил Одинокий Авангард Бывшей Гармонии, и в этом назначении никакой иронии не было — достаточно вспомнить успех его путешествия к фотосфере Солнца, где все прошлые миссии, снаряжённые Гармоничной Композицией, сгорали заживо.

Одинокий Авангард занимал второе место в списке любимых исторических личностей Фаэтона. Не только потому, что он — духовный предтеча достижений Гелия, но и за то, что переход от Четвёртой к Пятой эре произошёл, отчасти, и по его вине — там, где масс-сознание терпело провал за провалом, отделившаяся от Композиции личность преуспела.