Шрифт:
— Как-то всё недосуг было, ваше величество.
— Ишь ты, недосуг... Небось по бабам бегаешь?
Волынский смутился, краска бросилась ему в лицо.
— Признавайся. Я и сам до баб охочий.
— Грешен, государь.
— Мужик без бабы — что квашня без теста, — назидательно произнёс Пётр. — Опять же: смерть да жена Богом суждена. Глядишь, женим мы тебя тут. А теперь ступай да готовься.
Как на крыльях возвращался к себе Артемий Петрович. Отчего-то вспомнилось: милостив царь, да немилостив псарь. В голову лезла всякая чепуха, как бывает после сильного волнения.
Он пожалел, что первым делом по приезде не нанёс визит своему благодетелю Петру Павловичу Шафирову. Впрочем, было не можно: ждал государева зова, боялся отлучиться. Но теперь-то, теперь следовало срочно отправиться к нему. Кто, как не он, мог дать важные наставления и насчёт завтрашнего бала.
Артемий Петрович был порядком озадачен угрозой царя женить его. Правда, была в ней некая шутливость, но всё-таки... А вдруг и в самом деле женит? Артемий Петрович вовсе не собирался жениться, хотя в свои тридцать три года припоздал маленько. Люди в его года были уж давно обкручены. Женихом он считался завидным, верно, но в холостяках ему было совсем не худо, а ежели прямо сказать, то просто хорошо. Он чувствовал себя свободным от каких-либо обязательств, свободным во всех смыслах. А что касаемо женского пола, то в нём не было недостатка. Метрески [42] его были все простого звания, более из крепостных. И он их благодетельствовал.
42
Любовница.
Он приказал запрягать лёгкие санки — торопился. И вскоре был у ворот усадьбы Шафирова. Они были заперты. Пришлось долго стучать деревянным молотком, пока наконец калитка со скрипом отворилась и в образовавшуюся щель выглянул дворовый в овчинном тулупе:
— Кто таков? Чего надобно?
Узнав, что перед ним важная персона, он тотчас изменил тон на искательный:
— Сей момент доложу барину.
Ворота распахнулись, санки въехали во двор, наезженный и изрядно покрытый конскими яблоками, из чего Волынский заключил, что его благодетель весьма либерален со своей дворней.
Артемий Петрович передал вожжи конюшему. В прихожей с него сняли шубу, и он по узкой лестнице поднялся в апартаменты вице-канцлера. Шафиров уже катился ему навстречу. Он ещё больше располнел с момента их последней встречи и стал вполне шарообразен.
— Рад, рад, голубчик, видеть тебя благополучным, — возгласил он, раскрывая объятия и заключая в них Волынского. — Ведал о твоём приезде, но доклад государю прежде всех визитов. Слышал, слышал, да: хорошо тебя принял. Ты ноне яко центр будущей кампании, с тебя посему большой спрос будет. Приготовься. Государь требует дела, а государыня — лести. Подольстись к ней непременно: ты ведь зван на завтрашний бал?
— Зван, Пётр Павлович. И по сей причине в великое смущение введён.
— Отчего же так? Это, милый мой, честь: сам государь обязал.
— Да я-то ничего, я-то с превеликою радостью. Форма не соответствует.
— Ну, это, друг мой, совершеннейшие пустяки; для губернатора астраханского надлежащая форма сыщется.
— Ах, дражайший Пётр Павлович, иное меня смущает более всего: ведь государь, узнав, что я холост, возымел желание женить меня.
— На ком же?
— Откуда я знаю. Не смел спросить. Впрочем, может, это его величество изволил шутить.
— Нет, милейший: наш государь очень любит сочетать браком любезных ему людей. Стало быть, ты любезен. Поздравляю. Гордись и безропотно надевай хомут.
— Но я вовсе не хочу жениться! — с отчаянием выкрикнул Артемий Петрович.
— Попал ты яко кур в ощип, — покачал головой Шафиров. — Видно, чёрт дёргал тебя за язык, когда ты признался, что холост.
— Да я вовсе и не думал; государь сам осведомился. Не мог же я солгать.
— Бывает ложь во спасение, — назидательно заметил Шафиров. — Придумал бы что-нибудь; обручён-де уже, состоялась помолвка, переменялись кольцами...
— Не нашёлся, — со вздохом отвечал Волынский. — Сильно заробел.
— Да, я тебя понимаю: государь наш таков, что пред ним невольно заробеешь, каков ты храбрец ни есть. Я и то вот каждый раз, как пред ним отвечать приходится, невольно в некую робость впадаю. Хотя ведь ты знаешь: доселе пребываю в милости у нашего повелителя, изволит со мною часто советоваться по делам дипломатическим и иным. Притом минуя близкого ему человека — канцлера, что в великую досаду его ввергает. — И Шафиров хихикнул.
— Слух прошёл, что вашу милость государь желает видеть канцлером.
— То слух досужий. — И Шафиров шумно вздохнул. — Головкин в родстве с его величеством, а я-то весьма уязвим. Так что выше мне никак не подняться. Обречён всегда вторым быти, — грустно закончил Пётр Павлович.
— Со второго меньше спросу.
— Э, нет: первый-то славу стяжает, а второй за всё отвечает. Первый — день, а второй — тень, — выговорил Шафиров, как видно, заранее заготовленное. — Ну да ладно, сейчас важней всего твоя докука. Невест на Москве много, Преображенское же от них просто стонет: царицы, царевны, великие княжны... Иные вдовеют, иные невестятся. Коли государь взялся тебя женить, то, верно, уж не на захудалой какой-нибудь. И не на молодице...