Шрифт:
— Пиши, — требовательно сказал он брату. — У нас совсем мало времени. — И принялся за примечания. Увы, он вовсе не уверен был в публике. Как примет она новое его творение?
— Автор, со стороны матери, — диктовал он, — происхождения африканского. — Для публики в этом была некая романтическая экзотика. — Написал? Его прадед Абрам Петрович Ганнибал на восьмом году своего возраста был похищен с берегов Африки и привезён в Константинополь. Российский посланник, выручив его, послал в подарок Петру Великому, который крестил его в Вильне... — Подробностей о Ганнибале, его необычной жизни и странной судьбе набралось изрядно.
Лёвушка устал, но Пушкин всему придавал особую важность: предисловием он подчёркивал беспристрастное отношение автора к герою — ведь критика осуждала неудачный характер пленника; эпиграфы были особенно важны, проясняя замысел; но предельная точность каждого слова нужна была в тех строфах, в которых многозначительно говорилось о преодолённом духовном переломе или дружбе автора и героя. Наконец своею рукой Пушкин вписал посвящение: «Брату Льву Сергеевичу Пушкину».
Братья расцеловались.
Окружённый верными друзьями — Прасковьей Александровной и Лёвушкой. — Пушкин развивал план побега. В Одессе, объяснил он, у него была такая возможность. Но он ею не воспользовался. Увы, теперь он ясно видит, ему нельзя оставаться на родине. Бежать... за границу! Друг Алексей Вульф поможет. Брат из Петербурга пришлёт необходимое. Да, Лёвушка в Петербурге должен узнать, где сейчас за границей Чаадаев: Пушкин конечно же отправится к нему. Лёвушка должен прислать множество необходимых вещей: дорожный чемодан, чернильницу de voyage [112] , сапоги, табак, трубку, курительницу... кроме того, Лёвушка должен срочно прислать бумагу простую и почтовую, книга и облатки... Впрочем, Лёвушка в Михайловское приедет во время рождественского отпуска! Главное — Жуковский: вот кто поможет! Да, Жуковский — его верный друг, его ангел-хранитель...
112
Дорожную (фр.).
— Александр, разрешите обо всём, что произошло, прежде написать Жуковскому, — сказала Прасковья Александровна. — Ведь он друг вашей семьи! А Лёвушка отвезёт моё письмо. Пусть Жуковский спокойно всё рассудит...
— Ах, делайте что считаете нужным... — махнул рукой Пушкин.
Лёвушка, бережно упрятав рукопись, ускакал назад в Михайловское.
В тот же день в Тригорское неожиданно явился Никита. Он выглядел сумрачным и будто сразу постарел.
— Лександр Сергеевич, — сказал он, — да нешто так можно?
Никита был в сапогах, шароварах и армяке. Он принёс Пушкину в узелочке калоши и тёплый плащ.
— Разве можно так, Лександр Сергеевич? — говорил он озабоченно.
Пушкин растроганно смотрел на верного своего дядьку.
— Разве можно на отца свого поднимать руку, — продолжал Никита. — На барина нашего...
— Да ты что! — вскричал поражённый Пушкин. — Ты разве видел?
Никита опустил глаза в пол.
— Не видал... Да, может, другие видали...
— Ты что! — потерянно повторил Пушкин. Дело могло принять совсем плохой оборот.
— Лександр Сергеевич... — вдруг со слезами в голосе сказал Никита. — Уезжаю я от вас... Барин повелел. Братцу вашему Льву Сергеевичу, значит, буду прислуживать. — И расстроенный Никита жалостливо посмотрел на своего питомца. — Как же вы без меня-то?
Оба помолчали. В самом деле, как же? Никита был с самого детства, Никита был ему близок. Вдруг он разглядел, что старый дядька — приземистый, крепко скроенный — вовсе не так уж стар.
— Лександр Сергеевич... горды вы. А попросите — может, барин простит! — Никита искательно заглядывал Пушкину в глаза.
Возвращение блудного сына произошло на следующий день. Отец сидел в зальце перед зеркалом и что-то внимательно высматривал на своём лице. Он повернулся и побледнел.
— Монстр! — вскричал он. — Ты пришёл просить прощения?
— Я? У вас? — Кровь бросилась в лицо Пушкину.
И голоса сразу взвились, будто скандал ни на минуту не прекращался.
— Ты не знаешь, да, ты даже не знаешь, что такое сыновья любовь! — кричал тонким голосом Сергей Львович.
— Вы никогда не имели попечения о моём благосостоянии. Теперь вы захотели для меня палача и каторги! — в бешенстве кричал и Пушкин.
— И следовало бы!..
— Вы обвиняете меня в том, чего не было!
— Экий дурак, в чём ещё оправдывается! Да ты бы ещё осмелился меня бить! Да я бы связать тебя велел!
— Зачем же при всех обвинять меня в злодействе? Вы имели злой умысел!
— Да как ты смел, разговаривая с отцом, непристойно размахивать руками?
— Это дело десятое!
Сбежалась семья, снова Надежда Осиповна ломала руки, снова Ольга рыдала в голос, снова Лёвушка подбегал то к отцу, то к брату.