— А что ты скажешь о комедии Грибоедова? — спросил Пушкин.

— Нет, — вздохнул Дельвиг, — его пьеса лишена каких-либо достоинств.

— Ты не прав! — вскричал Пушкин. — Язык! Да и целые сцены... Нет, я пришёл к выводу, что это великое создание.

— Нет, — снова вздохнул Дельвиг, — я не нахожу в этой комедии ровным счётом никаких достоинств.

— Но стихи о моём бывшем приятеле Толстом-Американце:

Да, умный человек не может быть не плутом... — Пушкин захохотал. — Какой язык! Это — на века!

— Расскажите, расскажите нам о Грибоедове, — попросили барышни. — Мы тоже что-то слышали!

— Неправда, что его честь была как-то замарана, — вмешалась Прасковья Александровна. — Я прекрасно знаю эту дуэльную историю...

Друзья никого не замечали, не в силах оторваться друг от друга. Вспоминая прошлое, они снова пришли к началу, к лицею. Ах, Боже мой, когда всё это было! В первый же год на белой доске, выставленной в зале, золотыми буквами вывели имена отличившихся в учении и поведении. Их в этом списке не было, зато уже тогда ими владела страсть к поэзии! Наизусть знали они изданное Жуковским собрание русских стихотворцев. А приезд Державина! Великий старец предрёк новую славу России.

— Расскажите, расскажите нам о Державине! — приставали барышни. — Ну, какой был Гаврила Романович?..

— Мне довелось его видеть, — сказала Прасковья Александровна. — Да, и не раз, в Петербурге, и государственным деятелем, а не поэтом.

Но барышни хотели наконец обратить на себя внимание. Они принесли альбомы. Дельвиг вписал Аннет:

Пушкин вписал Зизи:

Их не отпускали, сажали за стол, хотели им петь, затевали танцы и, наконец, взяли клятву, что они приедут на следующий день...

Кто лучше Дельвига мог бы помочь составить Собрание? Подражать Жуковскому, издавшему в прошлом, 1824 году стихи в трёх томах? Сохранять, как он, жанровое деление, идущее из XVIII века? А может, смело вносить изменения или нужна осторожность?..

— Но что значит послания, — рассуждал Пушкин. — Одно дело — классические послания, другое — Лирические, интимные, в стиле Вольтера и Грессе [182] . И уж вовсе отличны послания в новейшем романтическом духе. Также и элегии — составляют ли они нечто единое?

Он хотел сплести понятие жанра с содержанием, с настроением и даже в каждом разделе показать поэтическое развитие, этапы творчества... Трудный вопрос, решили передать его на суд многоопытного Жуковского. Всё же Пушкин полагал чрезвычайно расширить отдел «Разные стихотворения» и поместить в него и часть посланий, и несколько элегий, и несколько просто лирических пьес.

— Но каждую пьесу, — взволнованно рассуждал Пушкин, — я бы желал видеть на отдельном листочке — именно как у Жуковского, — но без этих условных пёстрых значков, линий и чёрточек. И наконец, эпиграммы. У меня их десятки. Значит, многовато. Тем более, как сказал Шамфор, «Tous ceux contre lesquels j’en ai fait sont encore en vie» [183] .

Дельвиг слушал, соглашался, но сделался как-то особенно рассеян.

— Что с тобой, Тося?

Дельвиг мялся, смущался, протирал стёкла очков, потом, вздохнув, признался:

— Ведь я женюсь, Француз. Уж так получилось. Сам не знаю, а сделал предложение... — Казалось, он и сам был удивлён.

Пушкин всплеснул рутами:

— На ком же? Барон! Тося!

— Видишь ли, так получилось... На дочери сенатора Михаила Александровича Салтыкова [184] .

Пушкин опять всплеснул руками:

— Так ведь это тот самый Салтыков, который был почётным членом «Арзамаса», нашим почётным гусем! Значит, ты умница: выбрал из нашего лагеря. Как же её зовут?

— Софья [185] ... — Дельвиг стыдливо прятал глаза.

— Софья! Как у Грибоедова в «Горе». Хороший ли это признак? Но дай я тебя поцелую. Как же ты будешь хорош под венцом, милый Дельвиг! Жаль, я не буду твои шафером!

— Знаешь, я хоть и рад, но предвижу большие хлопоты...

— Дай обниму тебя, Тося!..

— Эти жениховские хлопоты очень мешают заниматься «Северными цветами»... Я посеял эти цветы и хочу, чтобы oral росли и благоухали.