«Вла» звучало музыкально, но можно ли сказать, что водопад — властелин влаги, если водопад сам состоит из влага?

«Междоусобных» — Вяземский произвёл это слово от французского mutuel. В том-то и дело, что русский язык не образован ещё достаточно и приходилось создавать аналогии французским словам. Но mutuel означало «взаимный», «обоюдный». Волны же сталкиваются, налетают друг на друга, бурлят, вскипают — и междоусобный не передавало нужного смысла. Значит, нужно было искать слово более точное...

Так обстоит дело с русским языком. А что говорить о прозе, о деловом, философском, научном, метафизическом языке — его просто нет! Его надобно заново создавать! Сближение в XVIII веке с Европой сразу же проявилось. Ломоносов, Тредьяковский первые начали преобразования. Державин продолжил усилия. Карамзин, восстав против церковнославянщины Шишкова, сказал весьма веское слово, введя европеизм — французский! — да кое-какие элементы бытовой речи. И всё же язык его оставался салонным, жеманным. А истинный гибкий, всеобъемлющий русский литературный язык создавал, создаёт и будет создавать он, Пушкин!

В многообразных этих размышлениях он, забыв о терниях своей жизни, обрёл душевный покой.

Он сначала не понял, почему не слышны в привычный час тяжёлые, неспешно шаркающие шага Арины Родионовны в сенцах. Потом забеспокоился: уж не заболела ли няня? Обычно, открывая дверь в его комнату, она ласково спрашивала:

— Кофейку приказать, батюшка?

Но в сенцах было тихо. С чего начать: бежать к Сороти или, не вставая с постели, приняться за тетради и книга?

Однако где же Арина? Незачем было смотреть на часы: няня, как всякая крестьянка, жила по солнцу.

Вскочив с постели и накинув халат, он поспешил к её домику. Предчувствия не обманули: няня бессильным мягким комком лежала, скорчившись, и стонала. Мясистое румяное лицо её осунулось, посерело. На полу валялся размотавшийся клубок шерсти.

Он всплеснул руками. А она взглянула на него необычно, исподлобья — глазами, сделавшимися сразу тусклыми и маленькими.

— Помираю, — с трудом выговорила Арина Родионовна. — Помираю, Лександр Сеич... — Мягкие губы её дрогнули и приоткрылись, показав одиноко торчащие зубы.

— Мам улика, Господи! Куда бежать, кого звать? И к несчастью, нет в Тригорском многоопытной Прасковьи Александровны. К кому слать за помощью? В Опочку? В Псков?

Рука няни бессильно свесилась. Он схватил эту старческую руку, прикосновение которой помнил с самого детства. Рука была холодной.

— Посылайте, Лександр Сеич... за отцом Ларионом... исповедоваться... причаститься... — с трудом проговорила Арина Родионовна.

— Мамушка, что... — Он чуть не заплакал. И выскочил на крыльцо. — Эй, эй!..

Тут же подбежал Михайло Калашников.

— Скорей! Запрягать! Врача! В Опочку!

Однако Калашников не проявил торопливости и тревога.

— В возраст вошла ваша мамушка, Александр Сергеевич. Уж такой, значит, возраст её, — пояснил он барину. — А, впрочем, как вашей милости будет угодно... — Но распоряжаться людьми не стал, а вошёл в домик. Пушкин за ним.

Хоть и слаба была Арина, но в памяти. И приказчику сказала с обычной к нему неприязнью:

— Пришёл, долгоносый? Посылай пошибчей за батюшкой.

— Это к полному нашему удовольствию, — ответил Калашников.

Пушкин подсел близко к няне.

— Не поправить ли тебе подушку? Няня... подушку?

Арина Родионовна о чём-то думала, потом тихо сказала:

— Долгоносый... собака. Да речист: язык мягкий, чего хочешь лопочет. Не верьте собаке, Александр Сергеевич... — И опять о чём-то задумалась. — Прегрешения наши... — Она откинула голову с разметавшимися седыми прядями на подушку. — Пожила, чего там... Скорей бы... — Выражение смирения и покоя теперь было на её лице.

Пушкин гладил, грел её руку.

Калашников за священником, однако, послал не коляску, а сына, и Шкода пришёл пешком. Он запыхался, облачение его выглядело особенно поношенным, ветхим. Он торопливо перекрестился, поклонившись иконам в углу, потом благословил вставшего со своего места Пушкина.

— Выйди, сын мой, — сказал он мягко. — Здесь Божье таинство...

Пушкин беспокойно расхаживал по двору. Безутешное горе владело им. Ах, почему сам он не верит в Бога! Сейчас бы вознёс молитву, чтобы няня, его няня, когда-то согревшая безотрадное его детство, одолела бы свой недуг и осталась с ним в его одиноком изгнании.