Надия, возможно, более лихорадочно готовилась к отъезду, и в ее характере возможность нечто нового, какой-то перемены, будоражила ее. Но и ее одолевали сомнения, кружащие вокруг мыслей о зависимости, сомнения, что, после отбытия в далекие края, она, Саид и отец Саида станут зависеть от прихотей чужих людей, выживать одними подачками, заключенные в клетках, будто заразные животные.

Надия раньше в своей жизни — да и потом — относилась к различным изменениям в ее судьбе легче, чем Саид, в котором импульс ностальгии был сильнее, возможно, из-за того, что его детство прошло более идиллично, или, возможно, просто из-за его темперамента. Оба они при этом, какие бы у них не были ожидания возможного будущего, не сомневались в одном: они покинут город, как только будет шанс. И никто не ожидал, когда появилась написанная от руки записка агента, однажды утром протолкнутая под дверь их квартиры, и в ней говорилось — в каком точном месте им надо быть, и в какое точное время завтра днем, и что отец Саида заявит: «Вы двое должны пойти, а я не пойду».

* * *

Саид и Надия сказали, что это — невозможно, и объяснили, если он неправильно понял, что не было никаких проблем, и что они заплатили агенту за проход троих, и все пойдем вместе, а отец Саида выслушал их, но не поддался на уговоры: они, опять повторил он, должны пойти, а он должен остаться. Саид пригрозил отцу, что отнесет его на своих плечах, если понадобится, а, ведь, он никогда не говорил с отцом в подобном тоне, чтобы тот понял, какую боль он приносит сыну; и, когда Саид спросил своего отца о том, какая причина могла вызвать его оставание здесь, то отец Саида пояснил: «Твоя мать — здесь».

Саид сказал: «Матери больше нет».

Его отец заявил: «Не для меня».

И это было по-своему правдой: мать Саида оставалась с отцом Саида, каким-то образом, и для отца Саида было бы чрезвычайно трудно покинуть место, где он провел жизнь с ней, трудно не навещать ее могилу каждый день, и он не желал ничего такого, предпочитав остаться, скажем так, в прошлом, поскольку прошлое могло предложить ему большего.

Но отец Саида также думал и о будущем, и, хотя он не объяснил ничего Саиду, опасаясь, что если он объяснит, то его сын может и не пойти, а он сам знал, что его сын должен пойти, и вот, что он хотел объяснить: он достиг такого периода в своей жизни родителя, когда, если надвигается потоп, понимаешь, что пришло время отпустить своего ребенка в пику всем инстинктам сохранения юной жизни, потому что, держа его рядом с собой, больше не сможешь защитить, а лишь утащишь с собой и утопишь его, и ребенок теперь стал сильнее родителя, и обстоятельства таковы, что потребуется как только возможно много сил и выносливости; и линия жизни ребенка лишь кажется совпадающей с линией родителя, а на самом деле она проходит поверх другой, холмом по холму, дугой по дуге, и линия отца Саида должна изогнуться опусканием, а в то же время линия его сына изгибается ввысь, и двое молодых людей с грузом старика за плечами скорее всего не смогли бы выжить.

Отец Саида сказал своему сыну, что любил его, и сказал также, что Саид должен послушаться его в этом, что он никогда не приказывал ему, но в этот момент он решился на приказ, что только смерть ожидала Саида и Надию в их городе, и что, однажды, когда для Саида все станет гораздо лучше, он вернется за ним, и оба они знали, что это никогда не случится, что Саид не сможет вернуться, пока его отец будет жив, и на самом деле Саид — после той ночи все началось — больше не проведет ни одной ночи вместе со своим отцом.

* * *

Затем отец Саида позвал Надию к себе в комнату и поговорил с ней без присутствия Саида, и сказал ей, что доверяет ей жизнь своего сына, и она, кого он назвал дочерью, должна, как дочь, выполнить сказанное им, кого она называла отцом, и она должна приглядывать за Саидом и беречь его, и он надеялся, что, однажды, она выйдет за него замуж, и ее также будут называть матерью его внуки, но они сами должны это выбрать, а он попросил лишь одного, чтобы она оставалась с Саидом до тех пор, пока опасность не покинет Саида, и он попросил ее обещать ему это, и она сказала, что обещает, если только отец Саида пойдет с ними вместе, а он ответил, что не сможет, но они должны пойти, и он сказал так очень тихо, словно молитву, и она просидела с ним какое-то время в молчании, и после минут тишины она пообещала, и это было легкое обещание, потому что у нее совсем не было в то время никаких мыслей покинуть Саида, и в то же время — трудное обещание, потому что у нее появилось ощущение того, что она оставляла старика без помощи, и, хотя у того оставались родственники, и он мог перейти жить к ним, или те могли перейти жить к нему, они не могли ухаживать и помогать ему так же, как могли Саид и Надия, и, заставляя ее принять на себя обещание, она, в каком-то смысле, убивала его, но так все устроено, что когда уезжаем мы, мы убиваем из наших жизни тех, кто остается.

Часть шестая

Той ночью они спали совсем немного, той ночью перед их уходом из города, и наутро отец Саида обнял их, попрощался и ушел в слезах, но твердыми шагами, зная, что лучшим было бы оставить молодых людей, чем видеть их, переживающих за него, выходя из дома, и смотреть на их спины. Он ни за что не сказал бы им, куда он ушел, и Саид и Надия остались одни, и не было никакой возможности найти его, как только он ушел, и в тишине его отсутствия Надия проверяла и перепроверяла содержимое своих небольших рюкзаков, которые они возьмут с собой, небольшие из-за того, чтобы не привлекать к себе внимания, и каждый — в напряжении, словно черепаха, заключенная в тесный панцирь; и Саид провел кончиками пальцев по квартирной мебели и телескопу, и по бутылке с кораблем внутри, и также он аккуратно сложил фотографию своих родителей, чтобы спрятать ее в одежде вместе с картой памяти, содержащей семейный альбом, и дважды помолился.

Дорога к месту встречи была бесконечной, и Саид и Надия шли, не держась за руки из-за запрета для разных полов в публичных местах, даже для явно женатых пар, но время от времени их суставы пальцев касались друг друга, и эти неожиданные касания были важны им. Они понимали о существующей возможности того, что агент рассказал о них повстанцам, и из-за этого они понимали, что существовала возможность последнего дня для них.

Местом встречи было здание, стоящее рядом с рынком и напомнившее Надии об ее бывшем доме. На первом этаже находилась зубная клиника без лекарств и болеутолителей, а после прошлого дня — без самого дантиста, и в комнате ожидания клиники их охватил шок при виде вооруженного человека с автоматом за плечом. Тот взял у них остаток оплаты и усадил их, и они уселись в заполненной людьми комнате с напуганного вида парой и их двумя школьного возраста детьми, с молодым человеком в очках, и с пожилой женщиной, сидевшей с прямой спиной, словно она была из богатой семьи, хотя и в грязной одежде, и через определенное время кого-нибудь вызывали в офис врача, и, когда позвали Надию и Саида, они увидели худого человека, похожего на повстанца, царапающего край ноздри ногтем пальца, словно играя с мозолью, или бренча на музыкальном инструменте, и, заговорив, они услышали его особый мягкий тон голоса и тут же догадались, что перед ними был их агент.

Комната была сумрачной, и дантистские кресло и приспособления навевали мысли о пыточной. Агент указал кивком головы на черноту двери бывшего складского помещения и сказал Саиду: «Первым», но Саид, который до этого считал для себя, что пойдет первым, решил убедиться, что с Надией все будет в порядке, и теперь поменял свое решение, посчитав — слишком опасно для нее находиться здесь, пока он бы проходил, и ответил: «Нет, она — первой».

Агент пожал плечами, словно для него не было никакой разницы, и Надия, не раздумывавшая до этого момента о порядке их убытия и понявшая, что не существовало для них лучшего варианта, и что риск был и для идущего первым и для идущего вторым, не стала спорить и подошла к двери, приблизившись к которой, ее поразила тьма, непрозрачность, невозможность увидеть тот край двери и также никакого отражения этой стороны, одинаково ощущаясь и как начало и как конец, и она повернулась к Саиду и увидела его пристальный взгляд на нее, и его лицо было полное тревоги и печали, и она взяла его руки в свои, сжала крепко-крепко, а потом, отпустив их, бессловесно, она вошла внутрь.