Ворошилову было неприятно слышать, что 4-я Краснознамённая дивизия, шефами которой были он и Будённый, два главных кавалериста страны, в плачевном состоянии. Полки дивизии до передислокации к западным границам размещались в Гатчине, Царском Селе и Петергофе — в казармах, изначально оборудованных для конногвардейских частей, с конюшнями, манежами, плацами для выездки, полигонами. Потом по приказу Тухачевского дивизию перебросили в район Слуцка, в чистое поле. В итоге: «…блестяще подготовленная дивизия превратилась в плохую рабочую воинскую часть».

Ворошилов посоветовался с Будённым, и решено было срочно назначить в 4-ю дивизию Жукова.

Из «Воспоминаний и размышлений»: «И вот настал день, когда мы с женой и дочерью сели в поезд, который снова повёз нас в знакомые места, Белоруссию. Я знал и любил Белоруссию, белорусскую природу, богатую чудесными лесами, озёрами, и как охотник и рыбак радовался, что вновь попаду в эти живописные места. За время работы в Белоруссии я изучил характер её местности — от северных до южных границ. Как это мне потом пригодилось! А самое главное, в Белорусском военном округе имел много друзей, особенно в частях и соединениях конницы».

По прибытии к месту назначения Жуков пристроил жену и дочь в восьмиметровой комнатушке начальника химической службы дивизии, а сам в тот же день отправился в расположение 19-го Манычского кавалерийского полка, которым командовал Фёдор Костенко [37] .

Вскоре полк Костенко станет одним из лучших в корпусе. Его старший сын Пётр, ещё будучи мальчишкой, изучал военное дело вместе с красноармейцами. Со временем Пётр станет командиром-кавалеристом. Затем окончит артиллерийское училище, будет командовать артиллерийской батареей. Весной 1942 года войска Юго-Западного фронта попадут в окружение под Харьковом. Генерал Костенко и его сын капитан Костенко застрелятся, чтобы не попасть в плен.

После 19-го Жуков побывал и в других кавполках, в конно-артиллерийском и конно-механизированном. Дивизия была большой, пятисоставной. По военным меркам — вполне корпус.

Хуже всех обстояли дела в 20-м Сальском Краснознамённом полку, который стоял в деревне Конюхи в 20 километрах западнее Слуцка и относительно границы, проходившей неподалёку, являлся для дивизии своего рода первым эшелоном. Командовал полком Владимир Крюков [38] , с ним Жуков будет дружить всю жизнь.

В 21-м кавполку Жуков обнаружил относительный порядок. Полком командовал Иван Музыченко [39] . Жуков его знал по совместной службе в 14-й отдельной кавалерийской бригаде. У них сложатся прекрасные отношения здесь, в дивизии.

Командиром 23-го кавполка был Леонид Сакович. Командуя 28-й кавалерийской дивизией, он погибнет 27 мая 1942 года под Харьковом.

4-м механизированным полком командовал Василий Новиков. Впоследствии генерал Новиков [40] станет выдающимся, дерзким танковым командиром, одним из лучших в годы Великой Отечественной войны.

Сыновья Новикова — Дмитрий и Юрий — станут офицерами Красной армии. Все трое — отец и сыновья — будут воевать в 7-м гвардейском танковом корпусе, который одним из первых ворвётся в Берлин с юга. В ходе кровавых уличных боёв, когда наступающие танки, при нехватке пехоты, становились лёгкой добычей немецких фаустников, генералу Новикову сообщат: «Убит ваш сын, Юрий Новиков…» Обгорелое тело сына привезут на командный пункт.

Когда в приказе Верховного генерал Новиков не увидит номера своего корпуса, он, возмущённый несправедливостью, тут же направит в Москву телеграмму, финал которой будет таким: «Я пишу Вам как генерал и как отец, потерявший при штурме столицы Германии сына, тело которого находится на моём командном пункте…».

Как напишут потом историки, «ошибка была тотчас исправлена. Особым приказом Верховного Главнокомандующего 7-му гвардейскому танковому корпусу было присвоено почётное наименование Берлинского».

Всё это будет потом.

А пока кавдивизия спешно обустраивалась у западной границы. Семьи командиров жили здесь же. Дети росли в гарнизонах и, охваченные энтузиазмом своих отцов, стремились скорее взрослеть.

Вот как вспоминает те годы Эра Георгиевна Жукова: «Из конюшен, располагавшихся недалеко от штаба, нас — детей — трудно было „выкурить“, хотя, помнится, заходить туда нам не очень-то разрешали. Мы знали всех лошадей по именам, у нас были свои любимцы, которым мы таскали из дома угощение. Всеми силами старались мы помочь красноармейцам в уходе за лошадьми. А уж когда удавалось прокатиться летом на подводе, а зимой на санях, счастью не было конца. До сих пор помню лицо красноармейца, кажется, его звали Василий, который был к нам снисходительнее других и охотно катал нас, когда отправлялся по хозяйственным делам. Лицо у него было чисто русское, всё усыпанное веснушками, волосы рыжие. Он очень любил лошадей и с увлечением о них рассказывал.

С тех самых пор я с благоговением отношусь к этим животным, считаю их самыми красивыми и умными. Папа с детства поощрял во мне любовь к лошадям, и впоследствии с 15 лет я занималась конным спортом под его руководством.

Запах конюшни для меня не просто один из запахов. С этим запахом для меня слишком много связано. Если мне случается „дохнуть“ конюшни, либо читать о лошадях, или смотреть конноспортивные состязания по телевизору, мне всегда вспоминаются эпизоды из кавалерийской практики отца, видится его прекрасная посадка на коне, а также его умение обращаться с любым норовистым конём. Помню, как однажды на прогулке верхом мой конь что-то заартачился и начал вставать на дыбы. Я испугалась. Отец же, ехавший рядом, совершенно хладнокровно каким-то неуловимым движением схватил коня под уздцы и успокоил его».