Поехал в Москву без шашки. С чемоданчиком, где лежало бельё и всё необходимое в дороге. Время было тревожное, и этот чемоданчик с дежурным бельём Жуков принёс в свой рабочий кабинет в первый же день. И вот — пригодился.

В Москву убыл первым же поездом, даже не заехав домой.

В разговоре, записанном Константином Симоновым, о своей неожиданной командировке на восток Жуков рассказывал: «На Халхин-Гол я поехал так — мне уже потом рассказали, как всё это получилось. Когда мы потерпели там первые неудачи в мае — июне, Сталин, обсуждая этот вопрос с Ворошиловым в присутствии Тимошенко и Пономаренко, тогдашнего секретаря ЦК Белоруссии, спросил Ворошилова: „Кто там, на Халхин-Голе, командует войсками?“ — „Комбриг Фекленко“. — „Ну, а кто этот Фекленко? Что он из себя представляет?“ — спросил Сталин. Ворошилов сказал, что не может сейчас точно ответить на этот вопрос, лично не знает Фекленко и не знает, что тот из себя представляет. Сталин недовольно сказал: „Что же это такое? Люди воюют, а ты не представляешь себе, кто у тебя там воюет, кто командует войсками? Надо туда назначить кого-то другого, чтобы исправил положение и был способен действовать инициативно. Чтобы мог не только исправить положение, но и при случае надавать японцам“. Тимошенко сказал: „У меня есть одна кандидатура — командира кавалерийского корпуса Жукова“.

„Жуков… Жуков… — сказал Сталин. — Что-то я помню эту фамилию“ Тогда Ворошилов напомнил ему: „Это тот самый Жуков, который в 37-м прислал вам и мне телеграмму о том, что его несправедливо привлекают к партийной ответственности“. — „Ну, и чем дело кончилось?“ — спросил Сталин. Ворошилов сказал, что ничем, — выяснилось, что для привлечения к партийной ответственности оснований не было.

Тимошенко охарактеризовал меня с хорошей стороны, сказал, что я человек решительный, справлюсь. Пономаренко тоже подтвердил, что для выполнения поставленной задачи это хорошая кандидатура.

Я в это время был заместителем командующего войсками Белорусского военного округа, был в округе в полевой поездке. Меня вызвали к телефону и сообщили: завтра надо быть в Москве. Я позвонил Сусайкову. Он был в то время членом Военного совета Белорусского округа. Тридцать девятый год всё-таки, думаю, что значит этот вызов? Спрашиваю: „Ты стороной не знаешь, почему вызывают?“ Отвечает: „Не знаю. Знаю одно: утром ты должен быть в приёмной Ворошилова“. „Ну что ж, есть!“

Поехал в Москву, получил приказание: лететь на Халхин-Гол и на следующий день вылетел».

Прежде чем отправиться к новому месту службы, Жуков навестил московскую родню. Сразу из Генштаба поехал в Брюсов переулок к двоюродному брату Михаилу Михайловичу Пилихину. Родные хоть и не ждали его, да ещё в столь поздний час, но встретили, как всегда, радушно.

Пока Клавдия Ильинична накрывала на стол, а брат бегал в ночной магазин за водкой, Жуков написал жене письмо. Узнав о его вызове в Москву, Александра Диевна разрыдалась — испугалась, что мужа арестуют. Насмотрелась на аресты в гарнизоне. На то, как офицерские жёны и дети в один момент остаются без мужей и отцов, без крыши над головой, без средств к существованию… Он с трудом успокоил её, уговорил, чтобы до его весточки из Москвы сидела дома и ничего не предпринимала самостоятельно, ни с кем не обсуждала его отъезд и вообще поменьше разговаривала, даже с самыми надёжными подругами. Знал её характер — сгоряча могла наговорить много лишнего.

«21.30. 24.5.39. Из Москвы в Смоленск.

Милый Шурик!

Сегодня был у наркома. Принял исключительно хорошо. Еду в продолжительную командировку. Нарком сказал: заряжать надо примерно на 3 месяца. К тебе у меня просьба такая: во-первых, не поддавайся хныканью, держись стойко и с достоинством, постарайся с честью перенести неприятную разлуку. Учти, родная, что мне предстоит очень тяжёлая работа, и я, как член партии, командир РККА, должен её выполнить с честью и образцово. Ты ж меня знаешь, что я плохо выполнять службу не приучен, но для этого мне нужно быть спокойным за тебя и за дочурок. Я тебя прошу это спокойствие мне создать. Напряги все свои силы, но этого добейся, иначе ты не можешь считать себя моим другом жизни. Что касается меня, то будь спокойна на 100 процентов.

Ты меня крепко напоследок обидела своими слезами. Ну что ж, понимаю, тебе тоже тяжело.

Целую тебя крепко, крепко. Целую моих милых дочурок.

Ваш Жорж».

Жуков понял — его посылают на войну. Сомнений не было. Но воевать придётся не кавалерией. Так что по поводу шашки Ворошилов его не обманул. А вначале сердце дрогнуло, когда услышал, что — без шашки…

Нарком вкратце назвал группировку: пехота, артиллерия, авиация, танки и мотомехчасти. Кавалерии совсем мало, несколько эскадронов. По данным разведки, кавалерия была на той стороне, у противника — несколько полков баргутов. Баргуты — древнее племя, когда-то обитавшее в Забайкалье, а теперь живущее во Внутренней Монголии, хорошие воины, прирождённые наездники. В их жилах смешались три крови — монгольская, бурятская и тунгусская. Основной же силой, с которой предстояло драться, были японцы.

Что же предшествовало срочной командировке Жукова на восток?

В 1937 году Англия начала искать пути дружбы с Германией, даже ценой своих интересов во Франции. 21 мая посол Германии в Англии фон Риббентроп пригласил в посольство для приватной беседы Черчилля, в то время рядового члена парламента. Отстранённый от активной политики, Черчилль основное время проводил в своём имении Чартвилл. Занимался живописью и писал очередную книгу. Одним словом, скучал без дела. Но немцы прекрасно понимали политический вес, влияние в парламенте Великобритании да и военный потенциал этого человека. Риббентроп заявил, что Гитлер склонен к тому, чтобы гарантировать целостность Британской империи со всеми её колониями. Черчилль в свойственной ему манере даже лаконичные монологи превращать в афоризмы ответил, что «эту задачу уже несколько столетий выполняет британский флот». Разговор затянулся. В конце концов Риббентроп подошёл к карте, сказал, что рейх нуждается в жизненном пространстве, и жестом очертил то «жизненное пространство», в котором «нуждается рейх»: всю Польшу, всю Украину, всю Белоруссию и Прибалтику. Черчилль ответил, что хотя англичане «находятся в плохих отношениях с Советской Россией и ненавидят коммунизм так же, как Гитлер, они всё же не ненавидят её настолько».

— В таком случае, — сказал Риббентроп, — война неизбежна.

Правительство Чемберлена ещё какое-то время пыталось лавировать. Вернее, англичане вкупе с французами, оттягивая неизбежное, потихоньку скармливали молодому хищнику, одетому в униформу цвета фельдграу, Восточную Европу. В сентябре 1938 года по Мюнхенскому сговору, подписанному Англией, Францией, Германией и Италией, германские войска вошли в Судетскую область Чехословакии. Жадные до неосторожности поляки тут же потребовали свою долю от распадающейся Чехословакии — спорную Тишинскую область. При этом Польша пыталась пойти и дальше: обдумывала «возможность присоединения Варшавы к Антикоминтерновскому пакту», с условием, что Германия уступит ей Украину с выходом к Чёрному морю. Застарелая болезненная мечта Речи Посполитой не давала покоя и толкала поляков на роковые ошибки. Германия же продолжала давить на Англию и Францию, требуя новых уступок и земель. На очереди была проблема «Данцигского коридора», которую Европе, ступившей на путь компромисса, необходимо было решать в пользу Германии. Более того, в британских газетах появлялись статьи с заголовками вроде «Если немцы так могущественны, не должны ли мы пойти вместе с ними?» [52] . Сбывалось пророчество Черчилля, произнесённое им в речи в палате общин: «У вас был выбор между войной и бесчестьем. Вы выбрали бесчестье, теперь вы получите войну».