– Я пытался… – шептал в ответ геллиец. – Но не смог… И в этом самая тяжкая моя вина…

Вечером, когда Элиэна принесла ужин, Нереус поделился с ней своими планами:

– Завтра букцимарии. Хозяин не истребовал назад золотую серьгу, а значит, я – все еще его личный раб, и могу, с разрешения Богов, увидеть ниспосланного ими господина.

– Дурная мысль, – нахмурилась невольница. – Лучше оставайся здесь.

– Раны уже не вызывают опасений. Читемо вот-вот сошлет меня на корабль! Другой возможности поговорить с Мэйо не будет.

– Зачем вам говорить? От переживаний у него обострилась болезнь. Твое появление лишь растревожит и осердит господина.

– Я знаю, кто отравил Альтана. Это все подстроил эбиссинский царевич!

Резким движением Элиэна на миг зажала островитянину рот:

– Как только черный язык повернулся, сказать подобную гадость? Солнцеликий посол дважды сберег тебе жизнь: у позорных столбов и оплатив лечение.

– Что? Я думал, Мэйо позвал Хремета…

– Нет, царевич Сефу.

Геллиец подавленно смолк.

– Откажись от своей глупой затеи, – посоветовала невольница. – У молодого хозяина теперь новый личный раб – меченосец. Кажется, из ретиариев . Сар Макрин купил его в подарок сыну за очень большие деньги. Андроктонус старается угодить господину, помогает в лечении. Твои услуги более не нужны.

– Мэйо спрашивал обо мне?

– Ни разу.

Юноша опустил взгляд:

– Значит, все надежды напрасны. В чужом очаге не ворошат угли. Пожалуйста, скажи Читемо, что я здоров и гожусь для любой работы.

– Дай телу отдых до окончания месяца.

– Мне стыдно быть в доме нахлебником. Кусок не лезет в горло.

– Ешь, пока угощают. На галере вряд ли побалуют чем-то, кроме плесневелых лепешек и дешевого уксуса.

– Тем лучше, – геллиец решительно отставил тарелку. – Не придется долго грустить, вспоминая об утраченном.

– Лишь последний глупец торопится в царство Мерта.

– А кто перед тобой? Наивный дурак, решивший, будто поморский нобиль и вправду захочет водить дружбу с клейменым островитянином. Это даже звучит нелепо и смешно. Мы вместе росли, делились сокровенным… Клянусь Ведом, то мальчишеское единодушие я не променял бы и на сотню табунов. Но Мэйо посчитал, что конь ему дороже, чем много раз проверенный невольник, готовый для хозяина на все.

– Рабу лучше не думать о таких вещах. День прожит без боли – вот и славно. Постарайся заснуть, а утром я принесу тебе кусок праздничного пирога.

Элиэна ушла, погасив в комнате светильник, и Нереус остался лежать на жесткой лавке, мечтая поскорее провалиться в наполненный мраком сон, но тело отказывалось слушаться, пальцы безостановочно шевелились, сминая край одеяла…

Над морем громыхала гроза. При вспышках далеких молний дым пекарен и каупон Рон-Руана напоминал кусающих небо змей. Белые колоннады, днем словно венцы стянувшие широкие лбы холмов, теперь казались торчащими из земли клыками. Ветви старых вязов раскачивались и шумели, будто хотели предупредить об опасности тех ночных путников, что бесстрашно ныряли в мрачные, зловонные переулки.

Двое юношей в одинаковых серых накидках поднялись по лестнице возле хозяйственной пристройки и, ловко вскарабкавшись по перилам, забрались на крышу дома Читемо. Тот, кто лез первым, двигался по-кошачьи плавно, цепляясь за маленькие бортики черепицы и ставя ноги поперек плоских желобков. Таким образом он перемещался по наклонному ребру, укрываясь от ветра между двумя широкими скатами, и легко достиг конька, защищенного медной полосой.

Почти все огни в доме были потушены. Пахло влажной землей, тлеющим деревом и серой.

– Свобода… – прошептал Мэйо, любуясь погрязшим во тьме городом. – Я дышу, я мыслю, я живу!

Он сел, скрестив ноги и уперев локти в колени, а на сцепленные пальцы устало положил подбородок. Капюшон сполз до бровей и глаза юноши сделались неразличимыми в глубоких тенях.

Самур настиг поморца и, выпрямившись, встал возле него. Раб, как и прежде, скрывал лицо под маской.

– Хозяин, – тихо позвал невольник. – Если начнется дождь, отсюда будет трудно спуститься.

– Дождь… – вздохнул нобиль. – Жизнетворная щедрость Богов. Мы ждем его как проявление милости, хотя сами зачастую не способны даже на малую толику снисхождения.

– Вам надлежит беречь себя. Вернемся, примите лекарство…

– Мой ум отравлен, – саказал Мэйо и добавил с горькой усмешкой. – Так стоит ли теперь трястись над жалким телом? Глотая снадобья, не обретешь здоровья, а лишь отсрочишь гибельный конец. Последний вдох останется последним, втяни в себя хоть горный чистый воздух, хоть мерзкий смрад целебнейших настоек, хоть сладкий запах женщины или густой… вина.

Он смолк, задумчиво глядя вдаль невидящим взором.

Смущенный раб поскреб шею и буркнул: