Оставим на ответственности заслуженного этнографа забвение или неприятие объективности времени. Нам важны сейчас те формы, которые человек придает времени. Поэтому здесь достаточно отметить, что для линейного, исторического времени чередование праздников является принципом измерения.

Праздники не только меняют качество времени, нарушая его монотонность. Они в определенной мере противодействуют его тенденции к прямолинейности. Праздничное обрядовое время родственно мифологическому и соответственно подобным же образом организовано: оно также циклично. [104] Вопрос о первичности мифа или обряда, не раз поднимавшийся в работах как советских, так и зарубежных ученых, вообще представляется искусственным: логичнее всего, пожалуй, рассматривать их в том идеологическом единстве, в котором они и существовали. Словесный и обрядовый тексты мифа в таком случае — два варианта его общественной реализации. Не противоречит, как кажется, такому методическому подходу предположение, что цикличность мифического времени (на более высоком таксономическом уровне, чем у отдельного текста) определяется — не генетически, а типологически — необходимо циклической организацией годичных календарных праздников.

В историческом же линейном времени праздничные даты являют собой как бы разрывы, где время движется в другом направлении. Историческим изменениям праздник вроде бы не подвержен: из года в год он начинается с той же точки, что и прежде. Может забыться его первоначальный смысл, а форма останется та же. Вернее, праздничная форма в ходе истории изменяется — не может не изменяться, так как переменчивость феноменов исторически закономерна, а праздник есть также историческое явление. У него иная внутренняя организация, но как комплекс он несется в «потоке времени» и понемногу размывается. Все же скорость изменений у праздничных форм гораздо ниже, чем у форм быта, хозяйства, общественной организации. Потому и праздничные одежды старомодны либо вообще невозможны в «нормальной жизни» (ряжение); обряды, имитирующие трудовое действие, совершаются коллективно, хотя реальная работа давно уже — частное дело, и т. д. Праздник по сути своей архаичен, и смысл его существования — не в том, чтобы просто дать людям отдохнуть, а в том, чтобы позволить им немного задержаться, не превысить скорость прогресса, не оторваться от традиции. В празднике реализуется коллективная память. Недаром в античности сатурналии воспринимались как временный возврат золотого века. Недаром в сюжете праздников, посвященных историческим событиям, основное место занимает воспроизведение этих событий: мистерия, театральное действо, вербализованное воспоминание в речах и т. д.

Наличие праздников с их цикличностью на прямой дороге исторического развития реальных форм жизни постоянно затормаживает «бег времени» — в этом смысле их роль можно уподобить той, которую в механике играет полезное сопротивление. Направленность истории выражается, таким образом, через борьбу прямолинейного и цикличного времени (что находит свою параллель в сосуществовании рационального и мифологического мышления). Праздничный день не просто выпадает из будней — он должен «надломить» их прямую, сбить в сторону, замкнуть в круг. Точнее — не круг, а многоугольник с количеством углов, равным количеству праздников. Круг может быть образован лишь годом с 365 будничными днями. Но попытки создать «вечный праздник» случались не раз в истории и неизменно кончались крахом. И беспраздничная, будничная жизнь не может длиться — ее ход будет разорван эмоциональным бунтом. Суть — в равнодействии этих двух противоположностей. Нарушение равнодействия в тот или иной исторический период создает своеобразие периода.

Архаичное мышление (не обязательно примитивное — его выразителями были и Пифагор, и Экклезиаст) видит смысл (или бессмысленность) существования человечества в движении по кругу. Постепенно набиравшее силу противоположное представление через эсхатологию пришло в XVIII–XIX вв. к крайней формуле безудержного прогресса. Сомнение в последней еще в прошлом веке и крушение ее в нынешнем привело к осознанию их диалектического единства. Взаимодействие двух видов времени — праздничного и исторического, выражаемых в образах круга и прямой, дало конечный их образ, принятый современным диалектическим мышлением: спираль.

Теории происхождения праздника подробно рассматриваться здесь не будут. Как исходный пункт принимается теория обрядового генезиса, вполне соответствующая материалу трех книг серии. Гипотеза о первоначальном «синкретическом» состоянии самой обрядности принимается постольку, поскольку с ее помощью можно понять даже поздние формы некоторых трудовых и символических действий. [105]

Возникновение обрядности и соответственно праздника коренится, вероятно, в специфике мышления человека, требующей образной мультипликации практических действий. «Тождество субъекта и объекта, — считала О. М. Фрейденберг, — мира одушевленного и неодушевленного, слова и действия (курсив мой. — С. С.) приводит к тому, что сознание первобытного общества орудует одними повторениями. Тождество и повторения ставят знак равенства между тем, что происходит во внешнем мире и в жизни самого общества; переосмысляя реальность, это общество начинает компоновать новую реальность, иллюзорную, в виде репродукции того же самого, что оно интерпретирует: это и есть то, что мы называем обрядом и что в мертвом виде становится обычаем, праздником, игрой». [106] «В мертвом виде» здесь значит — отчужденное, приобретшее самостоятельное существование. Но собственно и обряд, достаточно оформившись, выделился из этого «прасинкретического» бытия и тоже стал «мертвым» в понятиях прежней стадии. Однако при этом обряды, символизированные дубликаты космических и общественных действий, не утратили прежнего значения: для достижения результата в трудовом процессе человек считал нужным совершать не только физические усилия, но и условные акты, предваряющие или повторяющие их. Эти условные акты, обряды, считались столь же важными, сколь и физическая работа.

В истории развития праздничной обрядности выделяются следующие моменты:

В комплексе праздника, быть может, еще в большей степени, чем в отдельном обряде, играет роль не только определенный набор элементов, но и эмоциональный фон, игровой характер совершаемых действий. С ходом истории этот игровой характер начинает преобладать и вытесняет «серьезный», конкретный смысл обрядовой структуры. Выпадение либо добавление того или иного обрядового жеста не мешает до поры существованию праздника.

Выделенное в цитате курсивом место относится к самой сути возникновения и бытования обрядовых элементов, на которую в последнее время обращается внимание фольклористов. Различные формы обрядности (жест, слово, ряжение, пляска, действия с огнем, водой, зеленью и т. д.), как правило, служат параллельными формами выражения одной необходимой идеи, определяемой в каждом конкретном случае. [107]

В основе формирования обрядов и развившихся из них праздников лежит не только трудовая деятельность в узком ее понимании и не только отражение космического цикла. Этот процесс был двуединым, и как хозяйственные действия человека (охотника и собирателя, земледельца и скотовода) протекали в годичной смене сезонов, так и обряды отражали причастность человека и к работе, и к жизни природы. Потому-то при выделении обрядовых элементов из «синкретического» трудового комплекса они «притягивались» к наиболее значительным дням годичного цикла. Дни эти могли быть установленными объективно (солнцеворот, солнцестояния) или условно, в зависимости от климата, типа хозяйства (большинство дат, позднее получивших церковные названия). Важнее, что они приобрели особую функцию: обеспечить существование жизни на земле, в том числе успех трудовым действиям, при помощи которых человек добывает себе пищу, жилище и одежду.

Особо надо оговорить, что процесс перехода от «синкретичности» к «специализации» не сводится к механическому перераспределению составляющих на оси времени. В сфере культуры при выделении какого-либо феномена из комплекса он зачастую остается существовать в этом комплексе по-прежнему, так что такие термины, как «разложение», «распад» не определяют сути процесса. Математический метод для истории, как принципиально нестрогой науки, может быть лишь прикладным. Взаимоотношения культурного комплекса с выделившимися из него (либо самостоятельно возникшими в ходе истории) феноменами, образующими новые комплексы, создают новую, более сложную, чем прежде, культурную систему, где основное — не более или менее стабильные феномены, а «напряжение» между ними.