У главкосева руки слегка дрожали.

Данилов и Савич, как казни, ожидали чтения телеграфных листков, которые он держал. Но главкосев положил их на стол и попросил государя прочесть. То были ответы командующих фронтами на запрос Алексеева. Брусилов, Эверт, Сахаров, вице-адмирал Непенин, командующий Балтийским флотом, в один голос умоляли об отречении как единственном средстве сохранить армию и довести войну до благополучного конца. Телеграмма адмирала была совсем паническая: «С огромным трудом удерживаю в повиновении флот и вверенные мне войска… Если решение не будет принято в течение ближайших часов, то это повлечет за собой катастрофу с неисчислимыми бедствиями для нашей родины».

С тем же невозмутимым лицом император обратился к Рузскому.

— Ну а вы, Николай Владимирович?

— Ваше императорское величество, мое мнение не расходится с верноподданническими просьбами главнокомандующих другими фронтами. Я тоже полагаю, что вашему величеству невозможно принять никакого иного решения, кроме того, которое изложено в их телеграммах.

— Но ведь что скажет юг и как отнесется к этому казачество?

— Ваше величество, я вас прошу еще выслушать мнение помощников. — Рузский указал на Данилова и Савича.

— Хорошо, только прошу быть вполне откровенными.

Данилов так волновался, что пробормотал что-то о любви царя к родине, о жертве, о председателе Государственной Думы и старших начальниках действующей армии.

— А вы какого мнения? — обратился государь к Савичу.

— Я… я… человек прямой… Ваше величество, вероятно, слышали от генерала Дедюлина… Я в полной мере присоединяюсь к тому, что доложил вашему величеству генерал Данилов.

Император прошелся по кабинету и, как в прошлый раз, устремил взор на оконные занавески, точно за ними скрывалась тайна его судьбы. Генералам показалось, что губы его дрогнули и перекосились. Вдруг он круто повернулся.

— Я решился… Я решил отказаться от престола в пользу своего сына Алексея…

Он перекрестился широким крестом. Генералы тоже перекрестились.

— Благодарю вас за доблестную и верную службу. Надеюсь, что она будет продолжаться и при моем сыне.

Севши за стол, он стал писать телеграмму на имя председателя Государственной Думы о своем отречении. Телеграмма начиналась словами: «Нет той жертвы, которой я не принес бы во имя действительного блага и для спасения России».

XXV

О призраки! О царскосельский сон.

Пронизанный и радостью, и мукой! Д. Кленовский

Когда депутаты уехали, поручик Дондуа позван был в царский вагон. Никто не видел, как он через пять минут вышел оттуда, спустился на рельсовый путь и скрылся в темноте. Вдали уже слышался шум поезда, шедшего в Петроград. Сел в купе второго класса, совершенно пустое, и весь отдался рою нахлынувших чувств. Вот и сбылось предсказание Перена. Он удостоился такой близости к царю, о которой мечтать не смел три года тому назад. Теперь, когда она пришла, он не знал, принимать ее или встретить холодом.

Поручик не заметил, как с некоторых пор дух критицизма и осуждения въелся в его мысли и чувства к императору. Не будь отречения, он бы завтра пошел в трудовики или в милюковцы. Входя в зеленый салон, чувствовал себя больше судьей, чем офицером собственного его величества железнодорожного полка, но растерялся, не зная, как держаться со вчерашним царем.

Он стоял в своей обычной серой черкеске.

— Подойди.

Дондуа сделал шаг вперед.

— Известно ли тебе, что случилось?

— Так точно, ваше величество.

— Знаешь ли, что я лишен связи с моим семейством?

— Я догадываюсь об этом, ваше величество.

— Согласен ли ты сослужить мне последнюю службу и сейчас, отсюда, отправиться в Царское Село?

— Приказывайте, ваше величество.

Царь положил ему руки на плечи.

— Я хочу, чтобы государыня узнала о моем отречении от меня первого. Но сам я не могу этого сделать. Будь моим верным посланным и расскажи все. — Он достал из стола круглую золотую коробочку.

— А сюда положишь медальон с портретом…

Поручика как жаром обдало. Царь обнял его и перекрестил.

— Господь с тобой!

Сидя в вагоне и едва сдерживая нервы, он чуть не проехал станцию Александровскую, на которой надо было сходить. Отсюда, через Баболовский парк, рукой подать до Царского Села.

Было светло, когда он подошел к Александровскому дворцу.

У запертой железной решетки долго пришлось давать объяснения, кто он и откуда. Внутри ограды много солдат, два эскадрона царского конвоя, гвардейский батальон, рота железнодорожного полка, батарея полевой артиллерии. Люди промерзли на восемнадцатиградусном морозе, мрачно потоптывали каблуками, жестикулировали, чтобы согреться.