По лестнице двигался поток людей. Лакеи выглядели генералами. Поддерживая крахмальными салфетками золотые и серебряные блюда, несли их, как святые дары.

Когда молодые люди миновали несколько комнат, поручик увидел раскрытые настежь двери. Тысячи огней, зеркала, россыпь бриллиантов, белизна дамских плеч и облако великолепия, клубившееся над редчайшим собранием плодов земных.

В зале раздавался голос президента. Он говорил о сохранении мира в Европе, но не иначе как в славе, силе и достоинстве. Было видно, что его уверенный голос и свободная манера говорить произвели на собравшихся глубокое впечатление. У императрицы пошли красные пятна по лицу. Государыня недовольна была не содержанием речи, а тем, что она затмила речь императора, прочитанную по бумаге негромким голосом, без страсти, без мощи. Казалось, «ура», раздавшееся после речи Пуанкаре, звучало громче, чем после слова императора.

У царицы не прошло еще возмущение недавней дерзостью Пуанкаре, поднесшего ей в подарок гобелен с изображением казненной французской королевы Марии-Антуанетты. В серебряном парчовом платье, сверкавшая бриллиантовой диадемой, государыня была бы ослепительно красива, если бы не эти красные пятна, выдававшие ее душевный недуг.

Дондуа, впервые видевший царскую чету и весь двор, с поразившей его самого жадностью пожирал глазами содержимое блестящего пространства — от лепных гирлянд под потолком до золотых мундшуков и аксельбантов великого князя Бориса Владимировича. Он понял, что сегодняшний день — событие в его жизни, и хотел, чтобы вечным оттиском в душе остались искрящееся в бокалах вино, шум фонтанов, несшийся в открытые окна, покрывавшая всех бриллиантовая роса и пламя свечей, изгонявшее из чертога всякую тень заботы.

Какое-то начальствующее лицо, проходя мимо, строгим оком уставилось на молодых людей. Барон встрепенулся.

— А теперь, мой друг, пора и нам закусить, чем Бог послал.

Он увлек поручика, и тот, оглянувшись в последний раз, увидел панораму пира. Сквозь трепет свечей синел на противоположной стене зала гобелен с изображением Петра Великого, спасающего тонущих в Финском заливе.

Около четырех часов весь Петербург, в колясках, верхом, в автомобилях и поездом, двинулся в Красное Село на зарю с церемонией.

Когда Дондуа прибыл на правый фланг Большого лагеря, все пространство, отведенное для зрителей, было заполнено. Священной скинией белела царская ставка, полная мундиров, звезд, эполетов. Когда поручика проводили мимо, он физически ощутил исходившие от нее волны власти и респекта. Стоял сдержанный сановный говор.

Разговаривали об исходе процесса мадам Кайо, убившей редактора «Фигаро», говорили об ограблении Тима петербургскими денди, о путешествии императора Вильгельма в Норвегию, о заносчивости австрийцев.

Как только солнце стало красным и спустилось к лесу, по всему полю прокатилось необъятное «ура». Показался царский конвой.

Императрица с президентом и двумя старшими дочерьми сидела в открытой коляске а-ля Домон, а государь верхом ехал возле.

Они проследовали вдоль всей линии войск.

Над лесом, на месте ушедшего солнца, поднялась заря — одна из вещих петербургских зорь четырнадцатого года.

Объехав фронт, императрица и президент остались в коляске, а государь направился к шатру. Началась церемония.

Вышли горнист и барабанщик. Публика затихла, услышав гулкую дробь и скрежещущие звуки меди. Взвивавшимся одной за другой ракетам на фоне зари ответили пушечные выстрелы со стороны расположения артиллерийских частей. Соединенный оркестр всех полков заиграл «Коль славен».

— Как страшно! — услышал поручик женский шепот и почувствовал, что в самом деле страшно.

Огненное крыло простерлось над полем так, что нельзя было разобрать: на земле или на небе стояла бесчисленная рать, заполнявшая равнину.

— На молитву, шапки долой!

Штаб-горнист, ставши лицом к государю, громко начал в наступившей тишине:

— Отче наш, иже еси на небесах.

При возвращении в Петербург к Дондуа подсел в поезде благообразный господин и, приподняв шляпу, извинился:

— Мы с вами встречались, не правда ли?.. В Гранд Отеле… Мы добрых полчаса сидели друг против друга в приемной…

Поручик покраснел.

— Ах, да! У этого шарлатана…

— Помилуйте! Какое у вас основание так называть?.. Я знаю многих почтенных людей, и все они расценивают его очень высоко.

— Может быть. Но я стыжусь, что ходил к нему.

— О, в таком случае вы представляете для меня особенный интерес. Вас постигло разочарование?

— Her… То есть, как вам сказать… Я и не был очарован с самого начала… А после того, как он сказал мне глупость…

— Глупость, говорите вы?.. Я не имею права интересоваться тем, что он вам предсказал, но позвольте задать вопрос: то, что он предсказал, не сбылось?

— Конечно, не сбылось и не сбудется. Мне это стало ясно, как только он выпалил свое пророчество.