И другой мир не помог. Тот, где толерантность достигла абсурда. В котором литературных героев приравняли к обычным живым людям и обязали подчиняться общечеловеческим законам и правилам. Там по всей стране устраивались многочисленные судилища над писателями-фантастами, у которых в романах гибли люди. Авторов, по закону несущих ответственность за жизни героев, частенько сажали за массовые убийства, особенно тех, кто работал в жанре героического фэнтези. Писательницу с псевдонимом Львица бросил под жернова правосудия известный писатель с псевдонимом Церковник. Он тайком вписал в её новый роман несколько кровавых сцен. Автор с псевдонимом Речник всеми силами пытался ей помочь, поскольку убийство около сотни литературных персонажей грозило пожизненным заключением. А редактор с псевдонимом Русый только наблюдал со стороны, ничего не предпринимая. И на том спасибо.

И третий мир не помог. Мир чистой математики, где жили припеваючи непрерывные функции в банаховом пространстве. Там функцию A(L) очень подло продифференцировал "функций" Z(H), а "функций" G(D) никак не мог её обратно проинтегрировать. А повелитель закрытого интервала [v, g] быстрорастущий "функций" BG(R) не помогал, но и не мешал. Возможно, он сам побаивался, потому что не принадлежал к касте властных экспонент, не боящихся ни дифференцирования, ни интегрирования.

Десятки миров, десятки реализаций...

Мир, где качество не могло угнаться за количеством, и скачки-переходы притормаживали. Там на улицах мегаполисов скапливались огромные пробки из конных экипажей, а на проезжей части громоздились кучи навоза. Там звездолёты, совершающие нуль-транспортировку через четвёртое измерение, управлялись бортовыми ЭВМ на перфолентах, а в машинных отделениях космических лайнеров коптились толпы кочегаров.

Мир, где всё было неправильно, и любая вещь ошибочна. Там всё строилось на явлениях: сперва что-то происходило, а потом под него подстраивалась реальность и подбирались законы. Казалось, что там сама природа вынуждена постоянно оправдываться, пытаясь подогнать новые законы под необъяснимые и непонятные явления, возникающие то тут, то там.

Мир, в котором наука построена на вере. Там учёные не изучали, а верили. Там принималось на веру любая гипотеза, если предложивший её был достаточно убедителен в своей вере и мог бы за свою мысль вынести пытки и костёр.

Мир, где жили по два раза. Все жили, и люди, и животные, и растения, и страны, и планеты. И второй раз родившийся прекрасно помнил свою прежнюю жизнь. Он осознавал, что ему дана вторая попытка, и у него есть шанс не повторить ошибок прошлого и прожить новую жизнь иначе.

Мир "если бы" или Еслибычье, в котором в различных областях пространства материализовывались любые гипотезы. Если бы не было насекомых, если бы Земля вращалась быстрее, если бы у людей было три руки... Каждая еслибычина могла пересекаться с другими, и они не мешали друг другу.

Мир, где история развивалась не только "вдоль", но и "поперёк". В котором всё, что предполагалось, тут же и возникало. Субъектоориентрованный мир, где сначала существовали теплород и Мировой эфир, а затем канули в небытие, когда потребность в них отпала. Где Адам и Ева прожили свою нелёгкую жизнь, когда люди верили в них, а потом сгинули навечно, будто и не жили никогда, стоило человечеству в них разувериться.

Когда он реализовался на планете Вентум, где в образе миглака Гхдфинха пытался помочь миглачихе Ахнлгевхе, его отвлекли. Свернувшись в каверне ноопласта, он обдумывал, как раздревачить миглака Зхергха, в отверстие просунулась чья-то знакомая ложноножка...

* * *

В дверь сначала позвонили, потом застучали.

– Откройте, пожалуйста, Геннадий!
– раздался знакомый голос.

Двинянин впустил в квартиру неожиданного гостя - психоаналитика Усачёва.

– Удивились?
– глядя на отвисшую Генину челюсть, спросил Илья Фёдорович.
– Не бойтесь, никакой мистики! Вы этот адрес указали, когда мы с вами договор заключали. Можно войти?

Гена немного расслабился и кивнул. Усачёв бодро прошагал в комнату и аккуратно поместил грузное тело в драное хозяйкино кресло. Без разрешения он вынул пачку сигарет, закурил и выпустил клуб дыма.

– Всё витаете в облаках, Гедвин?
– неожиданно спросил он, пристально глядя на менеджера.

Двинянин кивнул утвердительно, усиленно соображая, что привело психоаналитика в вечернее время к нему домой.

– Не послушались, значит, меня, - без доли упрёка промолвил психоаналитик.
– Продолжаете параллельно жить в картонно-нелогичном мире Ветрогорья. Боитесь реального мира?

– Не боюсь!
– с вызовом ответил Гена и слегка расправил плечи.

– Тогда зачем вам Гедвин? И другие прочие реализации?

Про Гедвина Усачёв знал из рассказов Двинянина. Но откуда ему знать о других мирах?!

– Тут и знать нечего, - стелепатировал Илья Фёдорович.
– У вас на лице написано, что вы запутались в собственных иллюзиях и с трудом отличаете реальный мир от воображаемых.