Почему его остановили этот дом, пемая очередь перед запертой дверью? Не так ли выглядит человеческая беда, становясь обыденной? Беда, которая заставляет ни свет ни заря подниматься и брести темными Новолипками, под железно–ритмичный стук колес ехать в переполненном поезде, спать в душном, пропахшем потным бельем и угаром бараке под Казанью, ютиться в ободранной квартиренке на московской окраине… Многоликая беда с тоскливо–однообразными чертами, темным платком, надвинутым на глаза. Как давно связала она его с этими людьми! Привела сюда, в Мадрид. Заставляет отрешенно сидеть в машине под недоуменными взглядами адъютанта и шофера, — генерал, который вечно спешит и подхлестывает других, ни с того ни с сего откинулся на сиденье.

Ни одна из женщин не оглянулась на машину, которую Хосе тщеславно украсил флажком командира бригады. Они нисколечко не похожи на оперных Кармен. Истерзаны годами давней нужды и месяцами войны — бомбами, артобстрелом, холодом, смертью, незримо пристроившейся к каждой мадридской очереди, каждой семье.

В сущности, он их почти не знает. Торжественные встречи, митинги, делегации с подарками… Под Хаэном с группой командиров заглянул в кабачок. С потолка свешивались гирлянды желтых и фиолетовых луковиц, красные стручки перца. Хромой старик в высокой овчинной шапке, угадав в нем главного, протянул цкантимплору: глиняную флягу с двумя горлышками, широким и узким. Ее надо наклонить над головой так, чтоб струя из узкого горла попадала в раскрытый рот. Редко кому удается с первого захода. И тогда — всеобщий хохот. Вальтер был уверен — удастся. На людях ему многое удается.

Он откинул голову — и ни капли мимо рта. Хромой старик восхищенно швырнул шапку об пол.

— Настоящий мужчина!

Старик говорил своим приятелям что–то, вероятно, лестное для Вальтера, судя по ухмылкам, не совсем пристойное… Поговаривают, будто Долорес Ибаррури остановила панику, презрительно кинув удиравшим бойцам: «Вы — не мужчины!»

Когда Вальтер вернул цкантимплору, Дюбуа–Доманьский, безучастно следивший за сценкой, улыбнулся.

— Вы, мой генерал, умеете снискать популярность.

— Это входит в круг моих служебных обязанностей.

Дюбуа–Доманьский говорил с ним по–польски, но обращался, как во французской армии: «мой генерал».

В этом обращении, в переходе с французского на польский содержалась, пожалуй, мимолетная ирония. Небольшая доза дружественной, вполне допустимой, когда дело не касалось службы. Сейчас ирония относилась к легкости, с какой Вальтер завоевывал незнакомых людей.

Его имя набирало известность. Корреспондент–очевидец расписал, как генерал Вальтер с криком «Длинным коли!» шел под Лопера в штыковую. (Не ходил он, и вообще до штыковой не дошло. «Длинным коли!» — это с занятий в Альбасете.)

…Мадридские женщины из очереди не оглядывались на него.

Зачастую чувствуешь себя одиноким, как перст. Не в том ли загвоздка, что о самом главном, переживаемом сегодня на углу мадридской улицы, говорить не заведено?

Через сорок минут он встретится с Горевым. Комбриг будет косить глаза на часы: на счету каждая минута. Быть советским военным атташе в нынешней Испании — должность из сложнейших на земле.

Вальтер с неприязнью глянул на светлеющее небо.

До Горева следовало в штабе Мадридского фронта повидаться с Ортегой или майором Матальяна. Они — парни с головой, растолкуют, кому он в конце концов подчинен, чьи приказы выполнять, когда один противоречит другому.

Под Кордовой временами казалось, будто он воюет в одиночку, никого не заботит его «Марсельеза». Тут, под Мадридом, куда бригада прибыла 11 января 1937 года, а утром 12-го, начав наступление на Лас Розас, захватила первую траншею, еще больше давали себя знать неполадки военной машины. Машина не отлажена, ее лихорадит. Сырой туман, застилая Мадрид, избавляет от франкистской авиации. Но и республиканцам несподручно наступать в молочной дымке.

Штаб Мадридского фронта обжил добротное подземелье. В толстостенных сейфах, где теперь держат штабные бумаги, недавно хранились валютные запасы банка и министерства финансов.

…Едва вспыхнул мятеж, сподвижник Франко генерал Мола устремился на Мадрид с севера. Однако натолкнулся на отпор в горных теснинах Гвадаррамы. Народная милиция, отряды рабочих отбили натиск, укрепившись на гвадаррамских кряжах. Тогда мятежники сосредоточили усилия в Эстремадуре, обеспечив для нового наступления на Мадрид — теперь уже с запада — бесперебойно снабжаемый тыл — «нейтральную» Португалию. Франкистские армии, действовавшие на юге и севере страны, сомкну–лись, обрели выгодный плацдарм для рывка на столицу. И теперь наступают на открытой, слабо всхолмленной местности в долине реки Тахо. 4 сентября Талавера — западные ворота Мадрида — нала, мосты через Тахо остались невзорванными.

Республиканское командование не контролировало обстановку в этом районе, генеральный штаб не существовал, фактически фронт не управлялся.

Однако потеря Талаверы кое–чему научит. В тот же день, 4 сентября, правительство Хираля, где главные посты занимали буржуазные левореспубликанцы, подало в отставку, уступив место правительству Лярго Кабальеро с участием социалистов (основные портфели), коммунистов, левореспубликанцев, представителей каталонских и басских национальных партий. Лярго Кабальеро провозгласил: «Новое правительство — это правительство победы».