— Особняки, виллы — на выбор. Эти кварталы фашисты не бомбят. Сберегают жилье хозяев… Отдохнуть по-человечески тоже не во вред, — закончил Горев. — По сему случаю — ко мне обедать.

В машине Вальтер, насупившись, молчал. Он не заметил дома со срезанным углом, очередь, все также жавшуюся к серой стене. Перед ним вставал иной Мадрид, чуть приоткрытый Горевым, — переплетение нитей, военных и политических, бугры и рытвины.

Терзало и другое: как сочетать веру в непререкаемость собственного авторитета с горькими уроками, получаемыми на каждом шагу? Хаджи сунул носом — и правильно — в НП на верхотуре костела. Горев отодвинул на место, словно мальчишку. Не думать, отвернуться? О чем прикажете думать? О собственной бригаде, которую он оставил шесть часов назад?..

— Кто напутствовал вас перед отъездом?.. Замнаркома волнуют перспективы германского вооружения, нас, грешных, взаимоотношения в мадридском подвале да снаряды к полковой 76-миллиметровой. Каждому свое. Непростительно не делать выводы из войны, которая — боюсь — означает начало чего–то более грозного и кровопролитного. Вам не кажется?

Ну, что он от него хочет, почему не дает сказать о своей бригаде? Сам же твердит: каждому свое.

— Минутами, — отделался Вальтер ничего не значаще.

Горев впервые всмотрелся в его лицо, в резкие морщины, пересекающие лоб поперек и вдоль, холодновато–серые утомленные глаза.

Обед был сервирован на три персоны. Судя по бутылкам, хозяин знал толк в винах. Сели за стол — и объявился третий. Шумный, громоздкий, в ремнях, портупеях, толстогубый, с буйной шевелюрой. Горловина свитера легла на отложной воротничок, края которого украшали серебристые эмблемы.

— Здравия желаем, отче наш и учитель.

Он тряс руку Гореву, Вальтеру.

— Рад познакомиться, земля слухом полнится. Льщу себя надеждой, и обо мне наслышаны. Клебер собственной персоной.

По тому, как тщательно он выговаривал слова, как охотно прибегал к архаизмам, видно было: русский язык для него не родной. Вальтер кое–что слышал о прошлом того, кто сейчас представился как «генерал Клебер».

Следом за Клебером два бойца внесли плетеную корзину с вином, фруктами, коробками шоколада.

Горев нахмурился.

— Не обессудь, батюшка. Трофеи наших доблестных войск, презенты от дуче… Ценит он меня, не то, что ваша светлость.

— Бросьте, Клебер.

— Пока Клебер в Мадриде, спокойно строчите свои донесения, обличая его пороки и промахи. И поделом: критика — движущая сила…

— Вы бы лучше объяснили, почему бригада не удержалась под Эль Прадо?

— И на старуху бывает…

Он по инерции балагурил. Но беззаботность как рукой сняло.

— Вам лучше, чем кому бы то ни было, ведомо, какие потери понесла одиннадцатая и какие нанесла противнику.

Не рассчитывая на сочувствие Горева, он апеллировал к Вальтеру.

— С восьмого ноября Клебер грудью прикрывает Мадрид…

— Не преувеличивайте размеры собственной грудной клетки. — Горев постучал трубкой об стол. — Садитесь. Когда начинаете насчет своей груди, у меня впечатление, будто вы видите собственный бюст на гранитном цоколе.

Клебер безнадежно вздохнул.

— Скромность украшает большевика. Прорабатывали. Матушка–история нас рассудит.

— У нее, у матушки, найдутся заботы.

— Сухой вы человек, Владимир Ефимович, сухой. Среди братьев по оружию, как на дипломатическом рауте…

Прощаясь с Вальтером, Горев в коридоре приглушил голос:

— Клеберу невдомек, что он уже не командир одиннадцатой бригады. — И, предупреждая возможные вопросы: — Судьба играет человеком… даже когда он примеривается к памятнику при жизни.

В категорическом тоне атташе промелькнули нотки растерянности.

— Вот какие вуаля, — неожиданно печально закончил он.

Неспроста, быть может, Горев зазывал Вальтера обедать. Не хотел оставаться с глазу на глаз с Клебером…

Дождь, припустивший с утра, не утихал, и когда оборвался асфальт и «мерседес» забуксовал, погружаясь колесами в глину, Вальтер впервые за день облегчил душу, выложив Хосе все по поводу дерьмовых дорог, машин, водителей. И отправился с Алеком пешком.

Капитан Моранди доложил: особых происшествий не произошло. Да и что может произойти в таком тумане?

— А не особые? — переспросил Вальтер.

— Не особые? — постарался припомнить Моранди. — Несколько добровольцев из первой как будто роты тринадцатого батальона захватили огневую точку на высоте к западу от рощи…

Моранди обвел на карте высоту и пометил крестиком. Вальтер не следил за его карандашом.

— Помню. Нам она еще очень сгодится… Хочу не об этом, — он говорил, растягивая слова, останавливаясь. — Не об этом… Никто не приказывал. Сами, по доброй воле. Воспользовались туманом и лишним шансом получить пулю. Сколько их? Фамилии? Узнайте. Кто погиб, кто ранен? До последней детали.