— То есть как?

Вилка Хемингуэя задержалась перед ртом.

— Сомневаетесь в подлинности?

— Не сомневаюсь. Потому и прячьте.

— Вы взгляните, — Хемингуэй совал бумажку под нос Лискано и Денису. — Кто–то из нас сбрендил.

Его бесила невозмутимость Вальтера.

— Внимательно изучайте документы. Тем более полученные от разведки. Кроме штампа и подписи, подтверждающих, что «камарада Эрнесто — так вас величают испанцы? — Хемингуэй может быть допущен…», внизу знак вопроса. Очень убедительный знак.

— Проклятый македонец… Он зачем–то проверял мандат.

— Македонец?

— Этот ваш Ксанти…

— Я принимал его за черногорца. Алек — за турка… Вы правы — македонец… Не сокрушайтесь, дон Эрнесто, — Вальтер испытывал сострадание. — Разрешаю в полосе дивизии выбирать себе место и пулю. Желаете с разведчиками…

— Спасибо, генерал. Мне всегда дьявольски везет. Оставлю у вас спальный мешок. Мне нужно в горы…

— Ночью в горах холодно. Даже в мае. Сбрасывайте рваные ботинки. У нас одинаковый номер. Здесь приказываю я. Держите толстые носки… Если отправите своего героя в горы, обуйте как следует. И пускай он, в отличие от автора, не накачивается спиртным.

Хемингуэй сосредоточенно шнуровал высокие горные ботинки Вальтера.

— Он будет сосать леденцы, мыть руки перед едой и разводить капусту, чтобы обзавестись потомством.

— Насчет капусты у вас не слишком…

Хемингуэй натянул шнурок, немигающе уперся в Вальтера.

— Когда вы играете, когда на самом деле?

— О том же намеревался спросить вас.

Не прощаясь, Хемингуэй покинул палатку.

Утром спальный мешок его покоился нетронутый на том же месте, где лежал вечером. Но причин для беспокойства не было. Ночью ничего не стряслось. Разведчики вернулись благополучно.

Ветер благих перемен донесся до Гвадаррамских гор. Вальтера вызвали в штаб фронта, чтобы узнать мнение о предстоящих операциях. Где, когда, какими силами и средствами? Глупо было пренебрегать советами русских товарищей, непростительно глупо… Командарм Штерн, назначенный главным военным советником вместо товарища Берзина, справедливо указывает на неразумность разрозненных операций.

— Успехи тридцать пятой в районе высоты Кабеса Гранде у меня, товарищ Вальтер, сверхэнтузиазма не вызывают. На вашем месте я бы поступил так же. Но не от хорошей жизни. Бессистемному перемалыванию частей под Сеговией, по моему разумению, пора положить конец.

Командарм Штерн обладал вызывающим у Вальтера зависть даром моментально оценивать свои силы, противника, местность. Несмотря на репутацию командира, быстрого в решениях, сам Вальтер мучился от своей тугодумности, склонности подолгу подсчитывать, въедливо читать карту. Скорые ответы являлись в минуты озарения. Они редки. Как белые вороны. Ему удавалось, правда, ловить этих ворон на глазах восхищенных очевидцев. Но сам он не очень–то обольщался.

У невысокого, осанистого Штерна властные движения человека, который издавна привык приказывать, заранее уверенный: выполнят. Потому что он, командарм Штерн, немало на своем веку воевал, учился, рисковал собой и не отдаст неисполнимого приказа.

— Генеральный штаб республики приступил к плану военных действий в объеме страны. Поздновато, но… Штаб Центрального фронта будет готовить солидный удар под Мадридом. Я полагаюсь на ваше содействие. Товарищ Рохо назвал вашу фамилию. Нажимайте на взаимодействие. Это — ахиллесова пята.

— Только бы это.

— Не сразу Москва строилась. Отрабатывайте взаимодействие.

Командарм пребывал в состоянии той возбужденной уверенности, какую Вальтер подмечал у военачальников, недавно сошедших с парохода или самолета.

— В случае чего, — ко мне с любым вопросом.

— Товарищ командарм…

— Мое имя — Григорий Михайлович.

— Могу ли я, Григорий Михайлович, при необходимости непосредственно адресоваться в Москву?

— Обязаны. Но и меня не игнорируйте. Москва мне холку мылит…

Его наконец признали — после Харамы и Гвадалахары. Присвоили генерала, назначили начальником Генерального штаба, и Винсенте Рохо работал теперь не со связанными руками.

До чего своевольно распорядилась им судьба. По натуре он книжник, война для него предмет исследования. Как инфузория под микроскопом. Воспитанник сиротского военного училища, профессор кадетского корпуса, кумир слушателей, выделявших его среди тусклых начетчиков, занудливо перечислявших даты и битвы…

Ныпе его выученики возглавляют полки у Франко. Имя любимого учителя предано анафеме в первые же дни войны, когда тот, профессор, командовал колонной народной милиции.

Раньше других испанских офицеров, не переставая удивляться их инертности, консерватизму, Рохо понял: эта война непохожа на все прежние. Искать прецеденты, как в британском судопроизводстве, — погубить республику. Он хотел, чтоб республика жила, и — угодил между молотом и наковальней. Прежние ученики командовали более умело, чем многие новые соратники и начальники. Он доказывал, бился головой о холодную стену предубеждения. На штабных совещаниях зачастую оставался в одиночестве, в военном министерстве слыл чудаком с завиральными фантазиями. Пробовал поступать по–своему. Ставили на место: превышение власти. Ехал в бригады, пытался учить на КП, отмахивались: не до премудростей.