Шрифт:
— Но нам же новое на курсах…
— Погодите. Вы что, все, что новое вам дали — час какой-то кто-то поговорил — сразу на веру принимаете и детям потом пересказываете? Это же не пятый класс уже, вы понимаете? И потом… Вы пятнадцать минут это говорите, потом ученики дома читают учебник… А в учебнике — не так!
— Но нам же…
— Вы не поняли? Ваш рассказ не совпадает с учебником. Как вы потом опрашиваете детей? За что ставите оценку? На каком основании? Он, выходит, страницу учебника вам наизусть рассказывает, а вы ему — троечку? Потому что не так, как вы объясняете?
— Но нам же…
— Вам на курсах повышения, да, кто-то делился опытом. Ну и что? Вы своей головой работать можете? Думать же надо! — уже вскипел директор.
На глазах учительницы навернулись слезы. Она дрожащими руками вытащила платочек из сумки, прижала его под веками:
— Я думала, вы мне поможете, а вы кричите…
— Я? Извините, сорвался… Но я не кричу. Когда я кричу — у меня дети писаются, милиционеры по стойке смирно становятся, а учителя — в обморок падают!
Он помолчал, ожидая ответной улыбки на явную шутку. Не дождался.
— Хорошо. Идите. Но имейте в виду. Я к вам еще не раз зайду. Потому что недоволен. И завучи к вам с завтрашнего дня будут ходить. Ходить и наблюдать. И помогать. Чтобы уроки истории не были для учеников седьмого класса самыми унылыми и скучными, чтобы история была — любимой, а учительница — самой уважаемой. Вот чего я хочу. И вот чего мы с вами будем добиваться. Вам ясно?
Она кивнула.
— Вы поняли, в чем мое недовольство?
— Да. Вот тут пять минут, а тут…
— Да не в минутах, не в минутах только дело… Ну, как вам объяснить, что история — это один из самых интересных предметов в школе. Он — гуманитарный, понимаете, человеческий… Эх-х-х… Ладно. Идите. Завтра у вас на третьем уроке кто-то будет из нас. Готовьтесь.
— Хорошо, — дрожащими губами вымолвила она и вывалилась за дверь.
А директор, дождавшись ее ухода, потянул к себе тетрадь с планированием и обвел ее фамилию жирно. «Надо будет завучей натравить», — подумал он. — «Пусть сначала методикой проведения урока с ней займутся. А потом я опять по фактам, по фактам. По предмету… Надо же учить молодую…»
Ленинский урок
В дверь постучали, потом приоткрыли, мелькнул черный глаз и в щель проговорили:
— Мы пришли…
— Сейчас-сейчас, — оторвался от бумаг директор школы.
Кроме того, что он был директором и весь день носился по этажам, гоняя бездельников, проверяя учителей, наводя дисциплину и составляя списки необходимого, он еще был учителем истории. Но учитель — это провел урок, и все. А он как-то связался со старшеклассниками, и теперь вечером раз в неделю они приходили в школу, чтобы послушать что-нибудь по истории более глубоко, чтобы поговорить, чтобы поспорить…
Вот и сегодня в шесть вечера в полутемном коридоре перед гардеробом кучковалось пятеро-шестеро будущих выпускников.
Кстати, любимцами на уроках они не были. Да и самим им история не казалась главным или самым любимым предметом. Зачастую, начавшись с истории, их беседы перетекали на обсуждение политики и жизни, потом опять — на историю, и так до позднего вечера, пока уже директор сам их не выгонял домой.
— Ну, что ж… Сегодня по плану у нас, — директор полистал тетрадь. — По плану у нас сегодня — Гражданская война.
— А скажите, вот это, то, что в Вильнюсе — это уже война? Там же стреляют? И танки…
— Ну, я думаю, что назвать это войной нельзя. Хоть и стреляют. Хоть и танки. Вот давайте подумаем, какие войны мы знаем в истории. Историю вспомним.
— Религиозные, — аккуратно подняв руку и получив кивок головы — разрешение, сказала отличница.
— Так. Раз. Есть такое.
— Ну, еще вот есть справедливые и несправедливые, — полистал методичку будущий абитуриент.
— Это где такое? Ну-ка, покажи… Вот ведь… Я уж думал, давно такого нет. Какие справедливые-несправедливые? Для кого они справедливые, а для кого — нет? Это кто оценку дает? Победитель? Не бывает войн справедливых. Все войны — несправедливы.
— А наша, Отечественная? — удивленно поднял голову заядлый спорщик и хитро прищурился: срезал!
Директор помолчал, глядя в сторону, в темнеющее окно, на улицу.
— А как ты думаешь, — спросил он. — Для фашистов, когда наши стали их бить, война казалась несправедливой? Они тут же сдаваться начали? Нам, справедливым?
— Так, что… И наша — несправедливая?
— Ну, как тебе объяснить… Понимаешь, справедливо или несправедливо — это же люди решают. И решают, как правило, потом, по итогам события. А войны — они не между людьми. Они — между государствами. Вот, Первая мировая, помнишь? Справедливая? Для кого?