Шрифт:
С минуту испуганно таращусь в темноту, но слышу сонный голос Ладены:
— И ты проснулся, Алеш?
— Я не проснулся. Ты наподдала мне локтем.
— Не так это было.
— А как?
— Ты закричал во сне, я испугалась…
— Рассказывай! Так я тебе и поверил, что ты услыхала. Тебя сирена «скорой помощи» не сможет разбудить.
Ладена удивленно посмотрела на меня:
— Что-нибудь случилось?
— Случилось, — хмуро отвечал я. — Спишь уж без малого два дня.
— Ты что? — изумилась она. — Не может быть.
Я зажег свет и сунул ей под нос будильник.
Было два часа ночи.
— Да ты смеешься… — Ладена спустила босые ноги на пол и огляделась. — Не разбудил меня, я есть хочу ужасно!
— В кухне — колбаса, — процедил я сквозь зубы и натянул перину на подбородок.
— Ты сердишься?
Ладена остановилась посредине комнаты и оглянулась.
— Нет, — солгал я.
— Сердишься, потому что в кухне масса всяких разносолов, о которых здесь умышленно не было сказано ни слова. Колбасой меня хочет кормить! Похоже на тебя. Ты — эгоист и совсем не желаешь понять, что больной человек не ведет себя, как здоровый.
Я даже не пошевелился, и Ладена, в развевающемся дедовом халате, была, как ангел мести. Тут я заметил, что у нее дрожат от смеха плечи. Она минутку еще глядела на меня, насмешливо прищурившись… Потом прибавила, рубя ладонью воздух:
— Голод — источник всех внутренних побуждений человека, женщины в том числе. Тебе бы следовало знать это — раз ты намереваешься жениться. Так-то!
И исчезла в кухне.
В свои двадцать с лишним лет я приблизительно знал, что может и чего не может женщина. По крайней мере полагал, что знаю. Мне попадались и такие, как Рената Оржедничкова, моя соученица. На наше первое свидание она пришла, держа вазон в одной руке и репродукцию Мане — в другой. Через плечо у нее была сумка, где лежала банка кровяного зельца, и она кормила меня им во время фильма «Ночь в Карлштейне». На протяжении трех месяцев мы пережили с ней незабываемое полнолуние на Липенской плотине и утро на вокзале в Будейовицах, где она от меня сбежала. Ладена же была нечто совсем иное. В ней была независимость, гораздо больше непосредственности и удивительная способность подмечать смешное в поведении людей, никого этим не оскорбляя. Даже в мятом фланелевом халате она двигалась как богиня.
Я выскочил из комнаты и ворвался на кухню.
Наскоро сполоснул глаза и обернулся посмотреть, что делает Ладена.
Она поджарила колбасу с луком и еще намазала хлеб маслом. Должно быть, не шутя проголодалась.
— Сказать, о чем я думала? Мы знаем, кто изобрел паровую машину, лампочку, аэроплан, но не знаем, кто изобрел колбасу. Хочешь тоже? — протянула она вилку.
— Не все ли равно, кто это? — с наслаждением вонзил я зубы в хлеб. — Особенно в третьем часу ночи…
— Ты говорил, что ты философ. Поэтому ты должен освещать вопросы. Нельзя же отрицать существование факта из-за того только, что он непостижим. А колбаса — реальный факт и, кажется, довольно для тебя приятный.
— Но ты не забывай, что в каждом человеке происходит борьба разума со страстями. И вообще мне неохота думать. Гадать, кто произвел на свет эту подгорелую колбасу.
— Тогда давай ее сюда! — схватила она мою тарелку.
Я не протестовал, закурил сигарету и стал смотреть, как ест Ладена. Она опять намазала хлеб маслом и положила сверху кружочки лука.
— Иногда людям требуется страшно много времени, даже чтоб распознать простую глупость. Я в девятом классе девчонкам наболтала, что мне семи лет оперировали сердце и заменили бакелитовым. Так они целый год этому верили и мне завидовали.
— А что ты наболтала мне?
— То, что ты заслужил. Не более.
— Как это?
— Не приставай, а объясни мне, почему ты беспрерывно куришь. Большой спорт требует, чтоб…
— Откуда ты узнала?.. — раскрыл я широко глаза.
— У меня браслет, фамильная драгоценность, лежит сейчас там, в столике возле кровати. А в том же ящике по крайней мере дюжина твоих фото — в воде, на суше, на трамплине… Не знаю, может, ты еще прыгаешь и с вышки, как Духкова[10]?
— Запросто, — сказал я высокомерно. — Только уже не на разряд. Фото, которые дед там хранит, — теперь историческая реликвия. Папа у меня в правлении «Славии», хотел, чтоб я был на виду…
— А не боялся, что с тобой что-нибудь будет?
— Может, и боялся…
— А сам ты?
— Я с малолетства прыгаю. Мы тогда жили не в Праге, а у маминых родных. Возле пруда. Он начинался сразу за нашим садом. Отец долго ездил на работу поездом, пока нам дали квартиру…
Я вдруг умолк. Чего я разболтался? Чем меньше знает о тебе девчонка, тем лучше — это мой девиз. А Ладена, будто угадав, о чем я думаю, спросила:
— Ничего, что я так?..
— Режешь лук?
— Что так… выспрашиваю?
— Мне всё ничего, — махнул я рукой.
Я совершенно разгулялся, и в голову лезла разная чушь: что дед мой, например, поссорится с сестрой или мамой и в следующую минуту позвонит у двери; а что Ладена, когда я засну, оденется и улизнет, чтобы потом рассказывать девчонкам, как она наелась и отоспалась у одного кретина. Такой холодной снежной ночью все это представлялось вполне реальным. Я поднял голову и взглянул на Ладену. Она облизнула пальцы с таким видом, как будто только что поужинала в интеротеле.