— Что? Отца?

— Нет, вообще?..

— Мы уж привыкли… — перевела она взгляд на официанта.

Я заказал два кофе, как она просила, и посмотрел с надеждой ей в глаза. Хотелось слышать еще что-нибудь об Усти, о том, что делает там мама, куда ходила Ладена в воскресенья, куда она уезжала на каникулы… Но говорить об этом она не стала. Только прибавила:

— Папа вообще-то неплохой, не думай. Я иногда его даже люблю. Когда я была маленькая, он варил мне кашку. И по сей день не понимаю, как человек мог вырасти на кашке!

Мне нравилось, когда Ладена говорит, она сопровождала это выразительными жестами, умела ясно и открыто улыбнуться… Но было уже почти четыре, мы все допили, и двойной кофе тоже, денег больше не оставалось, и я знаком попросил у официанта счет.

Едва он подошел, держа бумажник, как меня охватила странная тоска — разом вспомнился Колман, пари и предстоящие хлопоты о разводе… А тут еще была Ладена и наш вечер после свадьбы.

Официант взглянул на меня весело:

— Все уж оплачено, товарищи! Кроме двойного кофе, разумеется.

Счет за нас оплатил пан Проуза.

Это было не таким обычным делом в моей практике. Из двух моих дядьев — один был хорошо устроен — никто ни разу не дал мне и геллера. Мы с Ладеной переглянулись. Потом единодушно порешили: при первой же возможности нагрянем в бригадный вагончик с ящиком пива и самым большим батоном колбасы, какой отыщется.

Неистраченная сотня грела сквозь карман, и я предался приятным размышлениям о том, где можно еще посидеть часок-другой с Ладеной. Но деньги были не полностью мои, пятьдесят с лишним крон было Ладениных. И я напомнил ей об этом.

— Я возьму только на такси. А что останется, когда-нибудь на меня потратишь.

— Когда-нибудь?! — озадаченно повторил я. — Ты собираешься ехать домой?

— В общежитие, — поправила Ладена. — Это не одно и то же. Домой можешь ехать ты.

О том, что мы проведем вечер вместе, мы заранее не уславливались. Но мне казалось, это разумеется само собой. Сегодня наша свадьба, и следует ее отпраздновать. Планировался сабантуй, и, если Колман сдрейфил, что же теперь: бросить на помойку кольца и не отметить вместе этот вечер? Я взглянул на Ладену. Она была спокойна. Даже улыбнулась, когда я подал ей пальто. Что на нее наехало? Не оскорбил же я ее ничем… Мы вышли через коридор на улицу. Были уж сумерки. Мы обогнули дом и остановились на тротуаре.

— Пока, — сказала Ладена и протянула мне руку.

— Пока, — сказал я, не пытаясь ее удержать.

Она не обернулась.

Всё.

Я побежал за ней, схватил за руку.

— Ты это что, серьезно? — проговорил я, задыхаясь.

Потом повысил голос, словно испугавшись, что останусь один на один с тем, что произошло:

— Наверно, надо все-таки договориться, как быть дальше, или тебе безразлично?..

— Наверно, ты мне все-таки позвонишь?

— Я не о том.

— О чем же?

— Я хочу пойти посидеть с тобой куда-нибудь…

— А я хочу вернуться в общежитие, — сказала Ладена сухо.

— Но можно все-таки договориться… — сказал я снова, хотя и сам не понимал в эту минуту, чего добиваюсь.

— О чем ты хочешь договариваться? — посмотрела она так серьезно и открыто, что я невольно отвел взгляд.

Это был прямой вызов. Вполне нам можно было бы назвать вещи своими именами, но ни она, ни я этого не хотели.

— Поговорить можно обо всем, — дипломатично сказал я, — только спокойно, не на тротуаре. Что, если нам зайти на Вифлемской площади в наш погребок? Нам было хорошо там.

Она молчала. Смотрела куда-то вдаль, поверх меня.

Потом сказала:

— Вон, можем взять такси!

В такси мы забыли на заднем сиденье букет. Я купил новый и поцеловал Ладену в щеку. Она нагнула голову. Я видел от корней ее нежные волосы, по которым столько раз уж проводил рукой. И сделал это снова. Но безрезультатно. Если девчонка заберет себе что-то в голову, надо или уж признать ее правоту, или уйти. Ни того, ни другого я не сделал. Уйти еще, пожалуй, было бы возможно, будь я железно убежден, что между ней и Рихардом ничего нет. Последнее мучило меня больше всего. Больше предстоящего развода. Но речь об этом я завел не сразу. Сначала поговорили о разной ерунде, причем болтал главным образом я, а не Ладена, поскольку я старался отогнать от себя мысль о ее отношениях с Рихардом. И старался изо всех сил, но голова моя после второй рюмки красного плохо мне повиновалась. Чтоб разрядить неловкость, я, например, сказал:

— Так тебе в общежитии не нравится? Там ведь у вас, наверное, ужасно весело?

— Наверное, — ответила она и снова посмотрела тем открытым взглядом, каким смотрела час назад на тротуаре.

— Постой, — сказал я, чтобы сразу исключить все подозрения на этот счет, — мне интересно: как вы с Вишней организовали свою жизнь в совместном блоке?

— Сказать, чтобы особенно удобно, не могу… Но обжились. Теперь привыкли, а в начале…

— Что в начале? — спросил я с любопытством.

— На первом курсе мне по вечерам часто бывало грустно. Особенно недоставало мамы. Знакомых в Праге не было, не знала, куда и пойти…