— В самом деле? — промолвила Хелен. — Эх, старичок, похоже, чужая смерть доставляет вам удовольствие. Меня от вас тошнит — даже сильнее, чем от судьи Ноутона. От вас на милю разит ладаном.

— Уведите её отсюда! — завопил Харрингтон.

Красотка Шварц и я вывели Хелен в длинный коридор, которым здание суда соединялось с тюрьмой. Я сказал надзирательнице, что хотел бы переговорить со своей подзащитной в комнате для свиданий.

— Ну и раскипятился же этот старый хрыч, — сказала Красотка. — Никогда ещё его таким не видела.

— Да, пожалуй, — согласился я, а сам подумал, что Харрингтон мне это запомнит; ведь я даже не попытался заступиться за него и осадить Хелен. И вообще число жителей Сан-Вердо, не считающих меня своим лучшим другом, росло как на дрожжах.

— Вы не хотите оставаться один, мистер Эддиман? — спросила вдруг Хелен.

— Да, — кивнул я.

— Одно дело, когда приговор ещё не оглашен, но совсем другое…

— Да.

— Здесь только одна дверь, — сказала Красотка Шварц. — Если хотите, я попрошу полицейского подежурить возле нее.

— Дайте ей честное слово, — попросила Хелен. — Да и потом — куда нам бежать?

— Эх, отважная вы женщина, — вздохнула надзирательница. — Да, сэр, с такими я ещё не сталкивалась.

— Оставьте нас, Красотка, — устало попросил я. — Пожалуйста.

— Хорошо. Я буду за дверью. И — не обижайтесь на меня, мистер Эддиман. Будь это в моих силах, я бы её отпустила. Но кто я такая? Полицейская крыса.

Она вышла, а мы с Хелен уселись за стол. Хелен сказала:

— Помиритесь с Клэр, Блейк. Не надо меня любить.

— Через тридцать три дня ты умрешь. Никакие апелляции и обращения нам не помогут. Они уже твердо решили, что должны повесить женщину. Подонки! Господи, Хелен, неужели тебе это безразлично?

— Да, Блейк. Меня это не трогает.

— Но почему? Ведь ты так молода. Тебе бы жить да радоваться. Почему тебе все это безразлично?

— Я не вижу смысла в этой жизни, Блейк. Неужели вам самим никогда не приходилось сталкиваться с чем-то непонятным и необъяснимым?

— С таким, как сейчас, я сталкиваюсь впервые. Послушай, Хелен, но теперь-то я должен узнать — почему ты убила судью Ноутона?

— А вы поверите, Блейк, если я вам скажу?

— Разве ты когда-нибудь меня обманывала? По-моему, ты не способна лгать.

— Лгать! И вы туда же. Господи, до чего же утомительно слушать эти слова, которым вы придаете такое большое значение. Правда и ложь, добро и зло! Что такое ложь? Взять хотя бы этого тщедушного старикашку, который приговорил меня к смерти — ведь вся его жизнь это сплошная ложь. Разве не так? Да и все вы живете в мире, где царит одно лишь притворство. Что значит — я вас никогда не обманывала? Разве кто-нибудь из вас пытался сказать мне правду? Или — себе и ещё кому-нибудь? Нет, не ложь ведь страшна, а правда. Все вы боитесь правды.

— Тогда испытай меня и скажи мне правду, — попросил я, пытаясь унять дрожь в голосе. Мне никогда ещё не приходилось видеть Хелен разгневанной — если она была разгневана. Как бы то ни было, мне сделалось страшно.

— Вы хотите знать, Блейк, почему я убила Алекса Ноутона? Вам кажется, что это откроет вам глаза на что-то важное. Нет, Блейк. Я убила судью, потому что его жена молила о его смерти, а мне стало жаль её. Мне трудно это объяснить. Но в то воскресенье Рут Ноутон стояла в гостиной передо мной такая жалкая, несчастная и потерянная — женщина, которую он унижал, оскорблял и избивал в течение двадцати лет, — что я не могла не помочь ей. А она стояла и умоляла: «хоть бы он сдох, хоть бы он сдох, хоть бы он сдох, Господи, сделай, чтобы он сдох», — пока я не выдержала. Тогда я прошла к нему в кабинет, взяла его револьвер и пристрелила его.

Хелен прикоснулась к моей руке кончиками пальцев.

— Бедный Блейк, — сочувственно сказала она. — Я вас так замучила.

— Она говорила это тебе? Ты слышала, как она молила о его смерти?

— Нет, Блейк, она мне это не говорила. Она просто молилась. Как молятся люди, когда отчаянно чего-то желают. И она не произносила этих слов. Она думала про себя.

— Господи, что ты плетешь? Нет, это невозможно!

— Хорошо, пусть это невозможно.

— Ты хочешь мне сказать, что умеешь читать мысли? И мои можешь прочесть?

— Да.

— Хорошо — скажи, о чем я сейчас думаю.

— Пожалуйста, Блейк. Я произнесу твои мысли вслух: «Она выжила из ума, нет — она врет, Господи, как я только могу её любить? О Боже, а вдруг она и впрямь умеет читать мысли? Да, умеет! Она все знает, а я не могу отвлечься — о Господи, как это страшно! Боже, как мне страшно…»

Почему? — мягко спросила она. — Почему, Блейк? Почему вы все меня боитесь? Ведь до встречи с Алексом Ноутоном я и мухи не обидела. И вам я не сделаю ничего дурного, Блейк — поверьте мне.