Как начальник экспедиции, я одним из первых своих приказов установил послеобеденный «тихий час». Без такого отдыха трудно было после долгой больничной лежки копать землю целый день.

После дремы приходилось взбадривать своих товарищей.

– Ты не находишь, Моня, что в среде землекопов и зоологов очень слабо ощущается работа нашего парткома? До сих пор – ни одного политзанятия. Ни одной лекции о международном положении. У туристов изымается в основном бульварное чтиво и кроссворды. А это ли нам сейчас надо? Почему вдохновляющая идея экспедиции все еще не оформлена в боевой лозунг типа – «Выплавим!», «Вырастим!», «Надоим!»? Почему у нас отсутствуют всякие признаки социалистического предприятия? У нашей полянки, как у какого-нибудь подпольного цеха, до сих пор даже названия нет. Позор!

Предложенные Васей названия – «Солнечная», «Зеленая», «Душистая» – были отклонены под возмущенные восклицания: «А время сейчас какое на дворе?!», «Парторг тоже называется!», «Бери пример с курских свекловодов!» Двумя голосами против одного, Васиного, который не позволял себе и в кулачок над святынями ухмыльнуться, – для полянки был одобрен официальный титул, предложенный Моней: «Поляна имени исторического ХХV съезда родной КПСС». В обиходе было позволено сокращать его до «полянки имени ХХV съезда».

А вот согласовать боевой лозунг экспедиции никак не удавалось. Предложенные мной его начало и конец: «Засыпем в закрома родины не менее… …драгоценных камней и металлов!» – этот хорошо зарекомендовавший себя штамп возражений ни у кого не вызывал. Но вот чем измерять засыпаемое в закрома родины – вёдрами, наперстками или отдельными, не самыми крупными молекулами, – вот тут и двух одинаковых мнений не было. Поэтому с написанием боевого транспаранта для будущего драгоценного обоза к закромам родины решено было не торопиться.

…Как-то перед сном Вася, реабилитируя себя за пущенную на самотек политико-воспитательную работу, предложил увеличить интенсивность поисковых работ. Раньше начинать, позже заканчивать, отменить «тихий час». Обещал поддержать по линии парткома все призывы к проведению особо ударных кладоискательских смен.

Но у беспартийных масс экспедиции было очень прохладное отношение к потогонной системе труда. Парткому долго пришлось бы ждать от них ходоков с призывом к ударным сменам.

– Как же проводить с вами политико-воспитательную работу, если вы даже ради сокровищ не желаете переработать? – то ли в шутку, то ли всерьез сетовал комиссар.

– Любой труд должен быть в радость, а не в тягость, – объяснял я нашу с Моней антипартийную ленцу. – А со всякими призывами можно и в лужу сесть. Вот и со мной такое случалось. Я тогда даже умудрился стать посмешищем для всего советского народа…

– Какой размах! – перебил меня обиженный неприятием своих начинаний и предложений Вася. – Конечно, уж если быть посмешищем – так сразу для всего советского народа!

Я миролюбиво продолжал:

– Грузчиком я тогда работал. На Н-ском рыбокомбинате. И вот как-то раз, набравши побольше воздуха в молодецкую грудь, громогласно выступил с почином – провести в честь дня рождения Владимира Ильича Ленина коммунистический субботник. И прошу, мол, считать мой почин не каким-нибудь местническим, а почином всесоюзного масштаба – со всеми вытекающими отсюда последствиями.

– Ты что, выступил со своим почином еще до призыва «Москвы-Сортировочной»? – удивленно спросил Моня.

– В том-то все и дело! По моим прикидкам, я опередил «Москву—Сортировочную» на месяц и поэтому требовал признать в этот раз инициатором всесоюзного почина меня, Затируху, а не знаменитое депо. Редактором многотиражки комбината была Наденька Малышева. Ах, Наденька!.. Ну да это уже другая песня. Так вот, Надя смело опубликовала мои притязания и даже сопроводила их своими сочувственными комментариями.

Приглашает меня к себе парторг комбината. Как это понимать, товарищ Затируха? А так и понимать, товарищ парторг. В этом году я первым выступил с этой инициативой. Прошу распространить ее по всем партийным и государственным каналам. Уверен, что широкие массы трудящихся поддержат мой призыв. Парторг хмурится: мы, товарищ Затируха, не имеем такого права – выступать с инициативами всесоюзного масштаба. Мы можем лишь подхватывать их. И подхватывать у нас уже намечено кому. После того, как центральные газеты опубликуют призыв «Москвы-Сортировочной», – у нас на комбинате его призовет поддержать бригада Синцова из коптильного цеха. Я возражаю: инициатива, товарищ парторг, если она не липовая, может исходить только от конкретного человека. По определению. По какому такому, спрашивает, определению? По определению понятия, товарищ парторг. Инициатива – это, в первую очередь, мысль. А у мысли всегда есть автор. Она, как ребенок, не может быть рождена сразу всей бригадой Синцова, коптильным цехом и даже трижды орденоносным депо…

Побился-побился парторг со мной и предлагает: ну, хорошо, товарищ Затируха, хотите, вы будете утверждены в числе подхватывающих вместе с бригадой Синцова? Формально переведем туда вас на это время… Спасибо, говорю, но я хочу быть утвержден как единственный законный автор почина.

На следующий день за мной прямо на комбинат приезжают из райкома партии. Аккуратно доставляют туда, приветливо встречают, крепко жмут руку. Рады-рады, товарищ Затируха, что полку сознательных строителей коммунизма прибыло. Но вот ваша инициатива… Она никак не вписывается в давно утвержденный ритуал всесоюзного коммунистического субботника. Вы прекрасно знаете, что скоро с этим почином выступит депо «Москва-Сортировочная»… А я опять за свое: какой может быть ритуал, товарищи, у инициативы? Инициатива – это порыв! Как может быть закреплено право на него? Почему моему выстраданному почину ставят палки в колеса? Почему не дают ему большой всесоюзной дороги?