Короче, сделал он так, что заболел Владимир Ильич да и умер, и никто толком не понял – от чего. А Иосиф Виссарионович Володю Ульянова в мученики святые произвёл, мол, на благо людей перетрудился бедняга и безвременно коньки отбросил.

Вздохнул затем Сталин с облегчением, поблагодарил силы небесные за то, что с соратником непутёвым расстаться помогли, и от всей души спел над умиротворенным тихим Ильичом прощальную арию из оперы «Спи спокойно, дорогой брат Ваня».

И ещё приказал товарищ Сталин тело Ленина забальзамировать и хранить его как зеницу ока. Он и про место, где мёртвому Богу лежать предстояло, не забыл подумать. Чётко по старой русской языческой традиции мраморный мавзолей возвести приказал, чтобы каждый житель планеты Земля воочию мог любоваться самым что ни на есть настоящим Богом коммунистическим.

С заданием сталинским справились чётко. И расположился Владимир Ильич в новом шикарном домике. Лежит он там себе простой, добрый, великий. И восца в ручонках не мучает.

Мужчина умолк, чтобы закурить, видимо. В карман за сигаретами полез. После того, как он сладко затянулся и выпустил густое облачко фиолетового густого дыма, я же всё это время внимательно слушавший и молчание хранивший, не выдержал и спросил:

– Вы так рассказываете интересно, что завораживаете просто. Но не понятно, на каких фактах ирония ваша основана? В школе-то нас, понимаете, другому учили. И ещё: какое к вам лично рассказанное отношение имеет?

Мужчина понимающе и даже как бы снисходительно посмотрел на меня и выпустил ещё большой клубок дыма плотного непрозрачного:

– Ну во-первых, информация моя на фактах основана. Но история такой пластилин, из которого что угодно лепить можно. Там недоскажи, там приври немного, незначительно чуть совсем, там теми ж фактами сманипулируй нужно как, и что надобно вам – то и выйдет. В школе вам расскажут то, что власти нужно, а о чём не нужно промолчат, потому что школа государства орган. Например, в школе вам непременно скажут, что выдающийся русский ученый Михаил Васильевич Ломоносов великий химик, физик и кто угодно, но боже упаси поведать, что он великий историк. Почему? А потому что пытался вытащить на свет божий правильный вариант русской истории. Правда власти никогда не нужна была. Не расскажут вам в школе также о том, что гений потому в полной нищете свои закончил дни. Так что лучше нам не трогать школу. И про Ленина, манипулируя умело фактами, вовсе доказать иное можно, прямо противоположное. Я же потому о Вове предлагаю вариант такой, что он именно мне насолил серьёзно.

– Ленин?

– Именно болван вот этот, – показал на памятник знакомый мой. – Дело в том, что родился я в этом самом городе По, где мы с вами счастье имеем сейчас находиться. Когда мы с братом в школу пошли, Иосиф Виссарионович к тому времени закончил процесс формирования из Ленина божества и апофеозом, так сказать, завершающим этапом того была установка по России памятников вождю мирового пролетариата. Понаставили их по стране видимо-невидимо. Не осталось в ней такого населённого пункта, площади более или менее приличной, где бы памятник Ленину не стоял. И этот вот монументик, который так рассмешил вас, в тридцать пятом году поставили. Ну и, ясное дело, к изваяниям тем, как к святыням, относиться потребовали, а иначе что за религия, коли можно на иконы плевать?

Так вот, с брательником к тридцать пятому году мы совсем уже взрослыми стали. В первый класс он пошёл, во второй – я. С пелёнок натаскивали нас почитать Ленина-Бога, да на редкость мы пацанами весёлыми уродились: как только идём мимо этого памятника, так смеёмся, заливаемся, как вот вы сегодня. Ручонку ту, что так развеселила вас, мы ещё в тридцать пятом году приметили.

Гражданин поглядел на меня и, увидев вполне понимающее лицо, продолжил:

– Давно это было! Как ни идём мимо, так хохочем и не рассказываем никому, что же так раздирает нас. Знаем, чем то грозит. Мысли кощунственные в большом секрете держим. И вот однажды, на масленицу, шагаем мы с братцем через площадь, на работу бате покушать несём. Он рядом, в горкоме партии, в котельной кочегаром служил. И так разобрало нас, шли когда мимо Ленина, что аж слёзы из глаз потекли от смеха.

Отнесли отцу обед, и тут взгляд мой шустрый чересчур, на лестницу упал, с помощью которой флаги на горкоме вывешивали. И зародилась в глупой детской головке моей самая что ни на есть идея дурацкая. «Давай, братан, – говорю, – в ручку, что за спину заведена, бутылку водки поставим Ленину. Вот смеху-то будет!» Согласился брательник.

Нашли мы с ним бутылку из-под водки с этикеткой целой. Воду налили. Пробкой бумажной заткнули и даже сургучом, на почте украденным, залили горлышко. Раньше всю водку сургучом обязательно закупоривали. Бескозырок алюминиевых не было тогда. Бутылка прямо как из магазина вышла. Ни дать – ни взять. И хотя здорово боялись мы, понимали, что творим: знали, что святыню поганим, но нрав наш весёлый взял своё.

Той же ночью пошли мы в горком к бате, вроде как дома скучно. А заснул он только, так лестницу ту, что приметил я, взяли и к памятнику тихонечко потащили. Тяжёлая оказалась каналья. Пупки, помню, чуть не понадрывали. Силёнок-то не нажили ещё. Но дотащили и установили лестницу, как положено. Залезли по ней на обезьяну вот эту бетонную и в ручку ту, что подаяние просит, поллитру приготовленную поставили. А ещё я хлеба кусочек и огурчик надкушенный солёный у отца со стола прихватил да тоже рядом с бутылочкой их пристроил. Сделали мы всё. Лестницу назад оттянули и пошли домой, как ни в чём не бывало.

А утром люд на площадь понаехал на повозках. На санях в этих краях даже на масленицу не ездят. Снега мало. Сторонка-то наша южная тепла. Заметил народ бутылочку и, окружив кольцом плотным памятник, замер, на кощунство такое глядя. Рты поразевали и не смеются даже. Страх до костей сковал народец. Ко времени тому, к тридцать пятому году, Бога новоявленного покроя сталинского уже серьёзно бояться стали. Но и уважали, и почитали при этом, что ни говори! Как дети малые, свято верили, что простой и великий Ленин при жизни только и думал, как бы хорошо человеку простому сделать, и при этом удовольствия плотские игнорировал полностью: не курил, женщинам под юбки не заглядывал и уж тем более в рот спиртного не брал; а тут на тебе – несёт поллитру сзади, словно от Крупской, от самой Надежды Константиновны прячет, чтоб за уголочком одному втихаря дерябнуть.