Лейтенант, недоверчиво покачав головой, спросил:

— Когда умер?

— В прошлом году скончался. Хотите — письмо покажу. Сестра прописала, что умер. Показать письмо?

— Не надо, верю. Сколько прожил-то?

— Семьдесят два годка.

Видя, что лейтенант принялся снимать со стены рамки с почетными грамотами, а потом дошел до фотографии тестя, отец спросил:

— Зачем снимаете? Я получил эти грамоты за ударный труд.

— Неужели? — съязвил лейтенант.

Взгляд его остановился на фотографии, на которой была запечатлена большая, человек в тридцать, группа рабочих. По одежде, по лицам было видно, что перед объективом застыл в напряженных позах рабочий люд.

— А это что за фотка? — спросил лейтенант, всматриваясь в групповой снимок.

— Слет стахановцев Сибстройпути, — ответил отец.

— Сколько вас было на этом слете из нашего района?

— Двое. Я и Силютин.

Лейтенант, что-то припоминая, резко вскинул голову:

— Силютин… Силютин… Это, случайно, не тот самый Силютин, которого мы весной…

Лейтенант не договорил фразы. Ее завершил отец:

— …которого вы посадили в мае. А он на этом слете выступал с речью. Здорово ему хлопали в зале.

Вглядываясь в фотографию, лейтенант ткнул пальцем в середину снимка.

— А это кто в середине первого ряда? Что-то знакомые лица. А вот припомнить, хоть убей — не могу.

Отец вздохнул, словно раздумывая: «отвечать или не отвечать».

— Многим эти лица знакомы.

— Фамилии?

— Эйхе и Грядинский. Первый секретарь крайкома партии и председатель крайисполкома.

Лейтенант сел, закурил, помолчал, вертя в руках фотографию, потом положил ее отдельно от остальных снимков и накрыл ладонью, словно ее, чего доброго, сдует ветром. Какое-то ликование обозначилось на его лице.

— А известно ли тебе, что Эйхе и Грядинский всего месяц назад расстреляны как враги народа? И в своей подрывной антисоветской деятельности полностью признали себя виновными во время следствия.

Новость эта словно кипятком ошпарила отца. Перед началом краевого слета стахановцев, у входа в Дом культуры сам Эйхе пожал ему руку. Отец, возвратясь в село, не раз рассказывал об этом всем, кто расспрашивал его о поездке на слет стахановцев края.

Оба — Эйхе и Грядинский. Их имена в Сибири на собраниях в докладах упоминали после Сталина. И вот теперь… враги народа. Расстреляны.

— В газетах не писали, — только и мог он выдавить из себя.

— Напишут… Не сегодня — так завтра напишут, — сухо проговорил лейтенант и дал знак сержанту, чтобы тот положил в свой служебный чемодан Георгиевские кресты, кортик, фотографии тестя и групповой снимок в рамке, на котором отец стоит во втором ряду за спинами Эйхе и Грядинского.

— А эту трихомудию куда? — спросил сержант, тыча пальцами в стопку почетных грамот, снятых со стены.

Лейтенант с минуту колебался. Он переводил взгляд с сержанта на отца и с отца на сержанта.

— Тебе они очень нужны? — спросил лейтенант, обращаясь к отцу.

Некоторое время отец молчал, словно решая вопрос, который в какой-то мере может сказаться на его судьбе. И он принял решение.

— Товарищ начальник, для меня грамоты эти не трихомудия, как их окрестил ваш подчиненный, а последние годы работы без единого отпуска. Решайте сами. Если вы наметили мою дорогу вымостить туда же, куда отправили Эйхе и Грядинского, то оставьте их лучше детям, пусть они знают, когда вырастут, как жил и как работал их отец.

— Ну, раз ты так решил — мы их заберем. Может быть, они удержат тебя на плаву и не дадут пойти на дно, туда, куда пошли Эйхе и Грядинский.

— Решайте сами, вам видней.

Когда процедура обыска с учетом элементарных формальностей была завершена и сержант крест-накрест связал бичевой вставленные в сосновые рамки грамоты, на глаза лейтенанту попал лежавший на этажерке том Шекспира. Он раскрыл его на закладке.

— Это кто же у вас читает Шекспира? — насмешливо спросил лейтенант и, пробежав глазами страницу с закладкой, проговорил: — Ого!.. «Короля Лира» кто-то почитывает. Кто же это?

— Ваня… — словно винясь в чем-то, ответила мама. — Он у нас спит в обнимку с книгой, а над этой слезами обливался. Часами рассказывает бабушке про то, о чем в ней прописано.

— Да, видно, не плохие у вас дети, — словно думая о чем-то другом, проговорил лейтенант.

Только теперь отец и лейтенант, заслышав шелест в кустах палисадника, заметили меня. Раздвинув пожелтевшую листву хмеля, я смотрел в нижний выбитый уголок окна широко раскрытыми глазами. Полчаса назад чтение «Короля Лира» с приездом работников милиции было оборвано на том самом месте, где обманутый и преданный дочерьми старый Лир, голодный, в рубище, под раскатами грома и потоками ливня посылал проклятья всему земному. И вот теперь я вижу эту книгу в руках лейтенанта из НКВД. Меня обуял страх: вот-вот наступит минута, когда и том Шекспира, который мне дала почитать учительница, исчезнет под крышкой милицейского чемодана.