– Я читала, что это могло случиться из-за какой-нибудь еды, – сказала Шерил и устало добавила: – Зря я пробовала столько всего на Рангинуи.

Неважно, что я ей ответил. Я понимал, что так и не смогу её переубедить. Если вина пустила корни, её невозможно вырвать.

Потом Шерил тоже заболела, и мне пришлось самому ухаживать за Джоуи.

Держа ребенка, я всё время боялся, что прикрепленный к его груди маленький монитор в любой момент запищит. Я старался не спать и, чтобы отвлечься, рассказывал Джоуи сказки моего отца и напевал песни моей матери, которые слышал в детстве, целовал его. Правда, целовал, чтобы не уснуть.

Тогда я наконец полюбил своего сына, увидел в нём личность. Вынужденная близость, его полная зависимость от меня сломали мои сомнения и отвращение. Я всматривался в его лицо, и уродливые черты больше не пугали меня. Я видел, что у него подбородок Шерил и мой изгиб губ. Он был похож на меня и похож на Шерил. Он был нашим сыном.

И да, он реагировал, когда я касался губами его лица. Да, он улыбался, когда я раскачивал его по широкой дуге, стараясь развлечь и успокоить физическими ощущениями смены ускорения и силы тяжести. И да, я считал, что он способен что-то чувствовать, даже если не может видеть и слышать. Я наконец понял, что Шерил права... но она ведь всегда была мудрее.

Измученный, дошедший до исступления, я начал приставать к врачам с безумными вопросами. Насколько безумными? Ну, например:

– Почему бы не клонировать моему сыну мозг из его собственных клеток? Вы же можете клонировать сердце и легкие.

– Мистер Карр, мы не умеем этого делать. И не исключено, что никогда не научимся.

Наверное, я вспомнил что-то из научной фантастики, но какого черта! Мы достигли звёзд и совершили миллион других открытий, мы живем в научно-фантастическом будущем, так почему не можем фантастику сделать былью?

Когда Шерил поправилась, мы опять поровну распределили родительские обязанности, и я как будто очнулся от грёз. Мой сын на самом деле реагировал? Это не игра моего уставшего воображения? Вправе ли я игнорировать заключения специалистов и ученых, тщательно составленные правила и считать, что мне лучше знать?

Хотелось бы, я на это надеялся, но на самом деле у меня не было ответа.

Шеп растет и меняется не по дням, а по часам.

Теперь он размером с годовалого ребенка и вырос из своего горшка. Мы с Шерил купили ему новый, побольше, и пересадили его. Пока мы это делали, он хихикал – правда хихикал.

Шерил учит его говорить.

– Скажи «мама», – повторяет она, сидя перед плантималем. Она окружила его цветными игрушками и бутылочками питательной смеси.

Теперь у нас в каюте так много детских игрушек, что невозможно пройти, не свалив кипу бумаг и не опрокинув какой-нибудь сувенир. Сегодня утром я разбил блюдце, которое мы купили с Шерил, когда воссоединились после краткого и ужасно безрадостного разрыва более чем полвека назад.

Места почти не осталось. Если Шеп продолжит расти, придется выбрасывать частицы нашей совместной жизни.

Я изо всех сил стараюсь не замечать плантималя. «Он просто подражает. У него нет нервов». Когда Шерил его ласкает, он шевелит ручками и ножками.

Когда Шерил его целует, ручки и ножки двигаются так, что это удивительно напоминает радость.

– Са-са.

Голос скрипучий и резкий. Такой звук, будто трутся друг о друга два шершавых листа. Но ритм совершенно ясен.

«Скажи „мама“».

Я поднимаю голову – у Шерил по щекам текут слёзы.

Мне здесь душно. Я выхожу из квартиры и иду куда глаза глядят.

– Ваша апелляция отклонена, – сказала наш адвокат.

Уставшая Шерил спала. Джоуи лежал в колыбели, и в тот момент его жизненные показатели были стабильны.

– Как же так? – спросил я. – И нет других возможностей?

Я толком не знаю, что испытывал. Меня не отпускала усталость, чувства притупились. Хотя появилось какое-то новое ощущение, которое я не мог определить.

– Ну, есть кое-что. Мы можем подать прошение о повторном слушании, а если это не поможет, то прошение о повторном слушании в полном составе. А если и здесь потерпим неудачу, то можно обратиться к суду высшей инстанции. Мы ещё не исчерпали все возможности.

Зато подходили к концу наши средства. Мы потратили пенсионные накопления, заложили дом и все будущие доходы и социальные пособия. И все равно оставались должны юридической фирме и больнице. Адвокат не сказала, каковы наши шансы на успех, но после каждой апелляции я понимал, что вероятность выиграть дело уменьшается.

Да и хотел ли я этой победы? Провести остаток жизни, заботясь о Джоуи, ребёнке, который, по словам врачей, никогда не будет ничего чувствовать?

И вдруг я понял, что это за новое ощущение: облегчение.