Бессмысленным ему виделось и поведение Даши. Ее тоже привезли в отделение, хотя, естественно, и отдельно от него – он ехал в автозаке в наручниках. Полицейские вели себя с ним жестко, но достаточно корректно, как видно, обвинение его в изнасиловании их не слишком-то впечатлило, но и мешкать с выполнением их указаний они не давали.

Когда его вели в камеру для задержанных, в открытой двери одного из кабинетов – комнаты для допросов? – он увидел мельком Дашу. Она сидела за столом и что-то писала. Спутанные волосы лезли ей на лоб, но она будто не замечала этого. Взгляд ее был рассеян и будто обращен в себя, как показалось Ивану. Ивану показалось, что Дашу гложет глубоко запрятанное внутри беспокойство, но, естественно, он мог ошибаться.

Он сидел в камере уже пару часов в полном одиночестве, мимо проходили сотрудники полиции в бронежилетах и с автоматами, секретарши или кто-то по виду типичные секретарши. Никто не обращал на него никакого внимания. Это было понятно Ивану – вряд ли дровосек станет разглядывать каждое полено. Но тут вдруг к решетке его камеры торопливым шагом подошел офицер полиции, судя по погонам довольно важная здесь шишка, и как-то неуверенно сказал ему:

– Вам тут звонят…

И протянул Ивану телефон сквозь решетку. В замешательстве Иван вскочил со своего деревянного насеста, взял трубку и поднес к уху.

Из динамика раздалось мелодичное пощелкивание, какое бывает, когда сотовый телефон лежит возле колонок с активным усилителем в то время, когда ищет сеть. Пощелкивание сменилось звуком древнего модема при его подключении к оператору. Потом опять щелчки. А потом раздались короткие гудки отбоя.

Иван машинально протянул телефон офицеру и только тогда заметил, что во взгляде полицейского застыл неподдельный страх.

4

Геринг сидел в своем кабинете, все стены которого были уставлены книжными полками, за огромным письменным столом со столешницей полированного красного дерева. Стол был усеян стопками бумаг – рукописи, документы строжайшей секретности, распечатки сетературы. Весь этот художественный беспорядок только выглядел случайным нагромождением листков и стопок, на самом деле его создавал и поддерживал специалист по дизайну интерьеров, а реальную работу, как и время для развлечения, Геринг, естественно, проводил за ноутбуком. Однако любой, кто переступал порог его кабинета, тут же убеждался в невероятной занятости и работоспособности его хозяина. «Люди должны видеть зримые, материальные доказательства работы», – считал он. – «Эти ублюдки… Это быдло не может оценить красоту и изящество творчества истинного Мастера, творящего красоту и гармонию из хаоса и говна. Им подавай вырытые ямы и сложенные рядами кирпичи, иначе они будут считать тебя бездельником и лодырем». Вот эти бумаги, разложенные на столе специально обученным человеком, и были его кирпичами и ямами для тупых туземцев.

Он порылся в Сети, поковырялся в почте, заглянул на пару-тройку сайтов – ничего интересного не было, обычная рутина и балабольство. Наскоро просмотрев новостные ролики, он решил, что в три четверти Папу показывать уже не стоит, даже компьютерная графика и 3-Ди обработка картинки не может скрыть по-черепашьи отвисших брылей.

Геринг задумался над давнишним вопросом, не пора ли уже отходить от образа мачо и крутого перца для Папы, образа, требующего для своего поддержания слишком много ресурсов, денег и времени. Логичнее всего было бы плавно перейти от тематики «хуя с бугра» – задиристого заводилы гопнической шпаны фабрично-заводских окраин – к теме «мудрого старца», этакого Наставника эльфов и кронфов. Что-то такое в духе Хо Ши Мина или даже – рисовать, так с размахом и перспективой – Махатмы Ганди. Геринг представил себе Папу в белом сари, или в чем там рассекал Махатма, и содрогнулся, а когда он подумал, что придется нацепить старику очки с круглыми линзами в проволочной оправе, его сотряс приступ неконтролируемой истерики.

Нет, Папе надо было бы претендовать на роль Марлона Брандо из «Крестного отца», но тут подвела фактура – ссохшийся плюгавенький старикашка походил на дона Карлеоне не больше, чем мопс на бультерьера. Тут даже ошейник с шипами не поможет.

И тут Геринга осенила очередная блестящая, парадоксальная, непредсказуемо гениальная идея. Ну, как это бывало всегда, когда он включал свои, по его мнению, блестящие мозги. Впрочем, мозги у него на самом деле были гениальными, с этим фактом никто никогда не спорил. Он достал свой карманный имитатор реальности и набрал на экране нужные параметры. Потом включил воспроизведение.

И оказался посреди радиоактивной пустыни, где не было ничего живого кроме него и какого-то черного кота метрах в десяти. Кот зашипел и тенью скрылся среди развалин. А сверху, будто порочный снег, сыпался радиоактивный пепел.

5

ФИДЕЛЬ:

Я спросил своих бойцов, громко и отчетливо, будто хотел удержать в голове ясную и отчетливую мысль:

– Ребята, вы когда последний раз срали вообще?

Повисло всеобщее молчание. Потом, будто пробираясь через болотную топь, Утенок неуверенно переспросил:

– Фидель, ты о чем?

– Я о том, – продолжал я. – Что никто из нас не помнит, когда в последний раз мы жили нормальной жизнью. Срали, ходили на лекции в универ, видели свою семью. Это же странно, не правда ли?

– Ну, мы на войне… – начал Утенок, но его перебил Эдвард-Руки-Ножницы:

– Фидель прав. Я лично не помню, когда мне пришлось… Опорожняться.

– А я не помню, когда у меня были месячные! – неожиданно заявила Ведьмочка. – Нет, вы не подумайте…

– А что тут думать? – удивился Брэд. – Вот эти штуки – они не могут быть настоящими!

Он показал на плазменные пистолеты-пулеметы, которыми мы сегодня с Утенком разобрались с таксерами. И добавил:

– Камрады, мы влипли в какую-то хуйню.

Утенок неожиданно рассмеялся.

– Вся эта хуйня описана вот в этой книжке! – сказал он. И показал на томик, который нам дал Сергей Сергеич. – Это называется… Так, где же это? Это называется «возвращение первичной неопределенности». Проще говоря, Дни Творения могут вернуться, и тогда память работает вхолостую, не в силах отличить реальные факты от вымысла. А это означает, что вымысел становится реальностью, а реальность, которую мы принимаем в виде фактов, может то исчезать, то появляться.