– Раз уж ты тут, то мож сходишь за командиром-то?
– Обратился к нему Ладненький.
– Чтобы глотку не драть во дворе-то?

– Да я даже лучше сделаю.
– С готовностью подхватил его предложение Владислав.
– Давай-ка, возьму на поднос, и отнесу ему перекусить наверх сам. И себе тоже захвачу. Мы там и поедим, чтоб командир туда-сюда не бегал-то. А то он там сейчас весьма увлечён одним делом. Думаю - не захочет отрываться! Но если что, то мы сюда спустимся, конечно же.

– Ну снеси, отчего же не снести! Будете уходить вечером - захватишь пустую посуду. Чтоб не валялась там?
– Осведомился Ладненький.

– Да захвачу конечно же!
– Радостно согласился Владислав, сейчас склонный ублажать и гладить по шёрстке всех и вся - лишь бы кто чего не заподозрил бы в происходящем, и - не насторожился бы.
– Ты только наложи в миски-то, и поставь на поднос!

Ладненький взял серебряный поднос из посудного ларя, и начал накладывать порции в миски. В это время Вырвиглаз уже разливал парням хаш, и первые, получившие свои порции, принялись, громко сёрбая, хлебать его серебряными же, густо позолоченными ложками, входившими в посудный набор трапезной - видимо, таки хорошо проголодались.

Соорудив споро поднос на двух едоков, Ладненький и сам, не мешкая, тут же примостился за столом, на пару с Вырвиглазом - он страсть как не любил остывшее. Чуть помешкав, и убедившись, что к первому блюду основательно приложились все, сидевшие за столом, Владислав, держа двумя руками тяжеленный поднос, медленно поплёлся в башню. Его, мучительным гнётом на сердце, непрестанно тяжко терзала мысль о том, что же он сейчас творит-то со своими товарищами!

Но впрочем, не успел он войти в Башню, как сознание его уже полностью захватила лишь забота о том, как же ему, всё же, сейчас таки убедить Тайноведа непременно пообедать в рабочей комнате. Блестящая мысль о доставке зелья командиру в башню пришла ему тогда, когда он сообразил, что пока тот спустится вниз, зелье может уже начать действовать. И как тогда объяснять ему повальный и беспробудный сон в трапезной?! А тут уж его даже под угрозой смерти к еде прикоснуться не заставишь, вестимо! И что дальше? В свою же способность справиться с насторожившимся, уже подозревающим недоброе Тайноведом Владислав совершенно не верил.

Вообще - отряд явно распустился. Ещё недавно никому и в голову бы не пришло приступать к еде до тех пор, пока командирство не соизволит усесться во главе стола. А теперь вот - ничего. Вон - даже Ладненький не озаботился кликнуть командира сверху сразу же, как забирал парней с улицы. Хотя - возможно, он попросту полностью отвлёкся на выяснения с Весельчаком по поводу истории о ложном вызове. Вот и позабыл. А потому решил, что пусть уж заваривший эту кашу Счастливчик сам всё и исправляет.

Ему несколько раз пришлось ставить поднос на землю, чтобы открыть для себя двери. Свою долю он решительно тут же спрятал внизу - в той же караулке, где были укрыты кинжалы. Рассеяно подняв истлевшее драньё, он полнял один из них, и начал вертеть в руке, рассматривая его в рассеянном свете дня, просачивавшегося через открытые бойницы.

Кинжал был не так чтобы уж очень длинен - пяди с полторы в клинке, пожалуй - не более. Очень узкий - скорее походивший на шило в ножнах. Рукоять завершалась небольшим белым костяным шариком, с затейливой резьбой, где переплетались магические рисунки с надписями, выполненными приземистыми, угловатыми буквами - скорее всего, это был древний язык Чернограда, котором сейчас почти никто уже и не пользовался, хотя на именно на этом языке в Цитадели, как он успел узнать за своё короткое пребывание там, и велось всё делопроизводство.

Он осторожно вытащил кинжал из простых, чёрных ножен. Лезвие, неожиданно легко вышедшее оттуда - хоть и сидело оно в ножнах достаточно крепко, было действительно очень узким, но, всё же, при этом имело двустороннюю заточку, и невысокое ребро посредине. А вот кончик его действительно напоминал швейную иглу гигантских размеров. Лезвие было также вычернено, но острие смотрелось, при этом, словно бы охваченым как бы слегка водянистым, как бы стекающим по нему непрестанно бледным, синеватым пламенем, струйками сбегавшим вниз по лезвию. И было в этом пламени что-то столь ужасное, что-то столь завораживающее взор, что, едва вытащив клинок наружу, Владислав тут же поспешно вернул его обратно - в ножны, немедленно погасившие это невыносимо смертельное, ледяное свечение.

Подвес ножен у кинжала имел небольшие поперечные ремешки с застёжками, явно предназначенные для того, чтобы его можно было надеть на руку - скрыть под рукавом. Повинуясь внезапному побуждению, пришедшему ему в затылок словно бы откуда-то сзади, Владислав снял куртку, расстегнул застёжку на левом рукаве рубахи, закатал рукав, и прихватил руку этими ремешками так, чтобы рукоять кинжала совершенно скрывалась бы под свободно опущенным рукавом. Левую руку его, при этом, тут же начал пронизывать совершенно парализующий течение крови в ней леденящий жар.

Вооружившись таким образом, и снова натянув куртку, Владислав подхватил поднос с обедом для Тайноведа, и поспешно взбежал на второй этаж. Когда он зашёл в комнату к Тайноведу, тот сидел за рабочим столом в крайней задумчивости, полностью углубленный в изучение какого-то предмета, находившегося перед ним. Аккуратно поставив поднос на столик у окна, Владислав подошёл к его столу спереди, и с изумлением увидел, что перед Тайноведом там стоит плоская шкатулка чёрного дерева, поверх которой, на обесцветившейся от времени, когда-то, видимо, бордовой, а сейчас - белесо-красноватой бархатке лежит венец, исполненный в виде обруча, искусно сплетённого из виноградной лозы, с резными листьями и небольшими гроздьями по кругу.