— А что он сказал? — мрачно спросил Майлз.

— Ничего такого! — отрезала Генриетта. — Он просто предложил выйти на балкон и положил руку туда, где ей лежать не полагается.

— Если он попытается снова… — начал Майлз.

И тут леди Аппингтон, нахмурившись, сказала:

— Я увижусь с его матерью сегодня вечером у Мидлторпов…

— Не надо, — простонала Генриетта. — Именно поэтому я тебе и не сказала. Мама, пожалуйста, не разговаривай об этом с его матерью. Это будет слишком унизительно. А ты, — указала она на Майлза, — что бы там ни замышлял, не смей. Со мной ничего не случилось.

— В отличие от фрака Мартина Фробишера, — хихикнула Пенелопа.

Шикнув на Пенелопу, Шарлотта попыталась пнуть ее по ноге, но попала по ножке стула, имеющей вид львиной лапы, и, вскрикнув от боли, откинулась назад в своем кресле.

— Разве вам не нужно до вечера еще съездить в магазин? — ядовито осведомилась Генриетта у своих лучших подруг, бросив на них взгляд, говоривший: «Никогда больше ничего вам не скажу».

— О Боже! — всплеснула руками леди Аппингтон. — Шарлотта, я пообещала твоей бабушке, что к полудню отвезу вас обеих к модистке. Пойдемте-ка… да побыстрей. Пошевеливайся, Пенелопа.

— Я останусь дома, — вставила Генриетта. — Мне нужно написать несколько писем.

Или по крайней мере она может найти, кому написать. Кому угодно. Просто этим утром у нее не было настроения выбирать ленты и взвизгивать при виде оборок. Хорошенький мрачный роман ужасов был бы в самый раз.

Леди Аппингтон пристально посмотрела на дочь, но материнский взгляд не выявил признаков лихорадочного румянца, и поэтому она погнала из комнаты Пенелопу и Шарлотту — взвились оборки, зашуршали нижние юбки, — не переставая отдавать приказания.

— Не забудь, Майлз! В десять часов!

Майлз вышел в коридор.

— Как ей это удается?

— Черная магия, — искренне ответила Генриетта, поднявшись с диванчика и тоже выйдя из комнаты. — Глаз тритона и лягушачья лапка с капелькой ежового экстракта.

— Я все слышала! — донесся из дальнего конца коридора голос леди Аппингтон.

— Этим также объясняется, — доверительно сообщила Генриетта, — ее исключительный слух. — Передняя дверь захлопнулась, отсекая нестройный хор женских голосов. Наклонив голову набок, Генриетта посмотрела на Майлза: — Окажи мне услугу.

Майлз небрежно оперся рукой о стену над головой Генриетты.

— Я слушаю.

Они уже сто раз стояли так прежде — Майлз любил прислоняться, опираться, нависать, — но впервые Генриетта почувствовала себя неуютно. Тесно. Она остро ощущала над своей головой руку Майлза, мускулы, обрисовавшиеся под тканью рукава прекрасно сшитого фрака. Теплый, присущий только Майлзу аромат сандалового дерева и кожи заполнил пространство между ними. Майлз стоял так близко, что Генриетта видела у него крохотные светлые волоски снизу на подбородке, так близко, что, качнись она вперед, оказалась бы в его объятиях.

Объятия и Майлз как-то не сочетались; мысль эта определенно вызвала у Генриетты беспокойство.

И поэтому девушка сделала то, что любая зрелая, сдержанная молодая леди сделала бы в подобной ситуации. Она ткнула его в грудь.

— Прекрати на меня давить.

Охнув, Майлз отскочил.

— Разве я плохо давлю?

Генриетта быстро отошла от стены.

— Да, великолепно, но очень неудобно вести разговор с подбородком. Твой лакей плохо тебя побрил, да?

Майлз невольно схватился за подбородок.

Генриетта почувствовала себя гораздо лучше, стоя в нескольких шагах от виконта, отделенная от него черными и белыми плитками пола.

— Так насчет услуги… — начала она.

Майлз прищурился.

— Какого рода услуга тебе нужна?

Генриетта раздраженно покачала головой:

— Ничего такого обременительного.

— «Обременительное», — загадочно проговорил Майлз, разглаживая пострадавший жилет, — понятие весьма относительное.

— Потанцуешь сегодня вечером в Шарлоттой?

— Зачем? — с подозрением спросил Майлз.

— А какой подлый скрытый мотив у меня может быть?

Майлз поднял бровь.

— Ты же не думаешь… Да не сватаю я тебя! — Генриетта сама удивилась своей горячности. — Ты совсем не во вкусе Шарлотты.

— Что ж, это успокаивает, — пробормотал Майлз. — Мне кажется.

— О, Бога ради, — вздохнула Генриетта. — Вчера в «Олмаке» Шарлотта очень расстроилась, потому что никто — кроме самых явных охотников за приданым — не приглашал ее танцевать. Она ничего не сказала, но я же видела. И так весь сезон.