Разодевшись как истый денди, Майлз отправился в театр под видом страстного обожателя, готовый вытащить из мадам Фьорилы все, что ей известно о лорде Воне, Париже и таинственном адресе по улице Никуаз. В одной руке он держал затейливый букет цветов, в другой — билет со вторничного спектакля (добытый у неизменно любезного Болвана Фитцхью) для придания правдоподобия его рассказу о том, как он слушал ее пение и был сражен ее красотой и очарованием. Само собой, он надеялся, что она красива, — в противном случае его история захромала бы. Если она почтенная дама с бюстом, похожим на пуховую подушку, влюбленность Майлза объяснить будет трудновато.

До этого дело так и не дошло. Мадам Фьорила, сообщил ему швейцар, посетителей не принимает. Она нездорова. Шестипенсовику не удалось повлиять на содержание ответа швейцара. Полкроны помогли не больше, но добились-таки дополнения, что мадам Фьорила внезапно отменила сегодняшнее выступление и все ангажементы на следующей неделе. Она, повторил швейцар, нездорова. Майлз оставил цветы вместе со своей визитной карточкой, уговорив швейцара сообщить ему, если в состоянии леди наступят какие-либо перемены.

Очередная ниточка оборвалась. Конечно, предстояло еще узнать, где она живет, обследовать ее жилище и испытать множество других средств, находящихся в его распоряжении, но было крайне неприятно, что нельзя повидаться с мадам Фьорилой лично. Тогда он хотя бы смог понять, профессиональный у Вона к ней интерес или амурный.

Посещение иностранного ведомства с целью выяснения личности носившего плащ с капюшоном собеседника Вона оказалось не более успешным. Не лучший день, подумал Майлз. Мадам Фьорила неуловима, от иностранного ведомства никакого толку, и он до сих пор не имеет ни малейшего понятия, кто же напал на него минувшей ночью.

Поначалу, исходя в основном из того, что он видел занесенную над своей головой трость с серебряным набалдашником, Майлз определил в нападавшие Вона. Но Джефф, которого он допросил в Пинчингдейл-Хаусе в неурочный час утра (в любом случае до полудня), категорически отрицал такую возможность. Несколько раз. С нарастающей настойчивостью. Нет, он не выпускал Вона из поля зрения. Нет, он действительно вполне уверен. Нет, Вон не мог покинуть помещение незамеченным. Может, Майлз желает, чтобы он поклялся на Библии?

Майлз вежливо отклонил последнее предложение. Нет, решительно Джефф в последние дни чересчур обидчив.

Джефф также упомянул, в качестве доказательства своей полной сосредоточенности на передвижениях Вона, что тот подходил к Генриетте, приглашал танцевать и повторно выразил надежду, что этим вечером она посетит его скромное жилище.

Что-то уж слишком много мужчин проявляют интерес к Генриетте. Сначала Фробишер, теперь Вон. Если бы знать, что охрана Генриетты от влюбленных поклонников обернется работой на целый день, он предложил бы Ричарду самому смотреть за сестрой. Оставалось только, чтобы на Генриетту обратил внимание принц, и тогда уже проблем не оберешься.

Неужели она не может хотя бы попытаться уменьшить свою привлекательность?

Могла бы, скажем, причесаться более гладко. Эти завитки на затылке так и просятся, чтобы их погладили. Потом — ее платья. От этих платьев надо избавиться. Майлз сильнее, чем собирался, натянул поводья. Нет, не так. Платья, само собой, должны на ней остаться. Никакого мысленного раздевания. Совсем никакого. Он сделает вид, будто преступной маленькой цепочки мыслей не было. Он имел в виду, что легкие платья нужно заменить, предпочтительнее на одеяния из плотной, тяжелой ткани, которая не станет облеплять ее ноги при ходьбе. И каким бы оно ни было, застегиваться оно должно до самой шеи. Да будь оно все неладно! О чем думает леди Аппингтон, позволяя Генриетте разгуливать полуголой?

Майлз ослабил галстук.

— Не по сезону теплый день для мая, не правда ли? — спросил он маркизу.

По крайней мере он открыл рот, чтобы сказать это маркизе. Да так с открытым ртом и остался, не произнеся ни звука. Ведь, повернувшись к своей спутнице, он заметил очень знакомый лоб.

Боже великий, это… Генриетта? Майлз заморгал, спрашивая себя: может, и в самом деле есть правда в этих россказнях — мол, если достаточно настойчиво подумаешь о человеке, он появится. Для плода его воображения Генриетта выглядела совершенно телесной. И зеленой. Очень зеленой.

Пока Майлз пытался разрешить эту загадку, их взгляды встретились. Светло-карие глаза Генриетты расширились, и выражение неописуемого ужаса отразилось на ее лице. Не успел он помахать рукой, как девушка исчезла. Взяла и исчезла. Сейчас она здесь, а в следующее мгновение ее нет.

Натянув поводья, Майлз ловко остановил лошадей.

— Что-то случилось? — поинтересовалась маркиза, лишь с толикой раздражения в голосе.

Майлз ответил не сразу. Он был слишком занят, как можно дальше перегибаясь через борт фаэтона, рискуя его опрокинуть. Он же видел Генриетту! Во всяком случае, маленький кусочек Генриетты над кустами. Майлз всмотрелся попристальнее. Так, куст выглядел как… куст. Зеленый. Кустистый. По правде говоря, он очень напоминал то колючее растение, в которое Майлз свалился прошедшей ночью. И нисколько не напоминал Генриетту.