Жюлю не понравились гости этого салона: желторотые юнцы и молодящиеся старые девы, лодыри и неучи, решившие тем или иным способом проникнуть в литературу, благо для этого требовалось только умение изложить какой-нибудь пустячок и тем позабавить сытого, благополучно царствующего буржуа. Почти все эти «литераторы» днём играли на бирже. В салоне мадам Дюшен собирались в десять вечера и расходились в пять утра. До полуночи читали стихи и танцевали. Стихи, в лучшем случае, представляли собою откровенные подражания Ронсару, танцы граничили с бесстыдством. Посетители салона хулили романы Бальзака, плоско острили, провозглашали тосты за императора, цинично отзывались о женщинах и зло высмеивали друг друга…

К Жюлю пришла Жанна. Она протянула ему обе руки и голосом чистейшей невинности произнесла:

— На днях я получила странное письмо — какие-то двести франков… Ничего не понимаю. Очевидно, у тебя есть поклонники, они ценят твой талант, кто-то из них решил помочь тебе. В этом нет ничего предосудительного: богатый должен помогать бедному, иначе произойдёт революция. Откуда ты взял, что эти деньги послала я?

Жюль только улыбнулся. Неужели и в самом деле у него есть поклонники? Очень приятно. Следовательно, надо работать и работать. Проклятые мушки перед глазами!..

Жюль спросил, не знает ли Жанна кого-нибудь из посетителей салона мадам Дюшен. Жанна ответила, что ей легче ответить на вопрос — кого она не знает. Весь Париж раскланивается с нею.

— И ты отвечаешь на каждый поклон?

— Приличия, Жюль, — как ты не понимаешь! Кроме того, этого требует мой муж…

Жанна откровенно скучала. Видимо, было что-то неладное в её семейной жизни. Жюль догадывался об этом по некоторым едва уловимым признакам: Жавна неохотно говорила о своём муже, осуждала всех тех, кто на войне с Россией нажил огромное состояние. Жюль не удержался, чтобы не спросить:

— А твой муж, Жанна? Он честнее других?

Жанна ответила, что фирма «Глобус» очень выгодно распродала запасы карт и оказала кое-какие услуги союзному флоту.

— Подробностей я не знаю, но кое-что слыхала, — доверительно сообщила Жанна. — Война принесла и горе и радости. Одни осиротели, другие потолстели ещё больше. Ты осуждаешь войну, Жюль?

— О да! Но всё же скажу без лицемерия, — некоторые войны я не в состоянии осудить. Я буду приветствовать борьбу чёрных с белыми, угнетённых с угнетателями, — я на стороне тех, кто борется за свою независимость.

Жанна ввела его в салон своего мужа. Здесь встречались солидные коммерсанты, владельцы газет и издательств, игроки на бирже, интенданты и поставщики на армию и флот. Жюль дважды посетил этот салон и дал себе слово не приходить больше. Да и вообще следовало отоспаться: ночные сборища приучили Жюля к тому, что он спал днём. Однако летающие перед глазами мушки исчезли, в количестве значительно меньшем они появлялись только в те минуты, когда Жюль вспоминал о них.

Весною пятьдесят шестого года он отыскал салон по своему вкусу. Впрочем, этот дом нельзя было назвать салоном: в небольшом загородном особняке учёного Гедо каждый понедельник собирались профессора, сотрудники научно-технических издательств, инженеры. Разговоры велись на темы изобретательства и открытий. Жюля сразу же очаровала атмосфера этих собраний. Он забирался в уголок и внимательно слушал возникающие споры, импровизированные диспуты, жаркие перепалки горячо любящих своё дело людей. Ровно в два ночи гости желали хозяину и его жене всего доброго и расходились по домам.

Жюль познакомился с посетителями этого кружка и незаметно для себя втянулся в споры и диспуты. Заговорили как-то о том, в какой именно области науки появится наибольшее количество открытий. Хозяин назвал химию. Инженер Гош — физику. Спросили Жюля: что он думает по этому поводу?

— Прошу извинить меня, — смущённо ответил он, — я не имею специальности, я всего-навсего непрактикующий юрист и редко печатающийся литератор. Но я люблю науку. Люблю мечтать о том времени, когда человек подчинит себе природу, овладеет всеми секретами материи и установит царство разума, если позволительно так выразиться. Наиболее внушительных побед ещё в нынешнем столетии я жду от тех людей, которые работают в самой таинственной, самой многообещающей области, едва разгаданной и ещё не вспаханной. Я имею в виду область, связанную с громом и молнией. По-моему, именно здесь скрыты все тайны, — в силе молнии заключены все науки — и химия, и астрономия, и даже география и медицина. Я не умею выражаться точнее, умнее, — простите меня!..

— Прощаем и просим продолжать, — сказал хозяин дома. — Вот только медицина…

— Это от преизбытка благоговения моего, — пояснил Жюль. — Я очень многого жду от электричества. Оно должно осветить наши дома, дать совершенно новый вид энергии для транспорта и промышленности, и, простите, я весьма смутно и, значит, неверно представляю, как именно всё это будет выглядеть, но я страстно люблю фантазировать! Мне кажется, что если я проживу ещё лет сорок, я собственными глазами своими увижу корабли, летающие над землёй, приборы, посредством которых люди, находящиеся в Париже, будут переговариваться с друзьями, живущими в Лондоне… И много других волшебных вещей. Я хочу быть на уровне всех современных знаний, жадно стремлюсь к этому, стараюсь не отставать…

Он говорил увлечённо, со страстью; его слушали не перебивая, а потом спросили, откуда у него такое свободное обращение с научными и техническими терминами, как сумел он в свои молодые годы так много узнать. Жюль пожал плечами и смущённо отошёл в сторону. Да и было от чего смутиться, — хозяин дома, человек очень скупой на похвалу и осторожный в оценках, сказал соседу своему, известному кораблестроителю, побывавшему на войне:

— Этот Жюль Верн ещё покажет себя! Мне по душе его запал, страсть, жажда знаний. В нашем скромном кружке появился многообещающий человек. Юрист! Надо же придумать!