— Право руля! — кричит Иньяр. — Эй, сэр Барнаво! Наденьте три пары очков на свой благородный нос, — мы налетим на баржу! Тысяча чертей и морских свинок, милорд!

Жюль улыбается мечтам своим. Он на необитаемом острове. Ему хочется остаться здесь, он уговаривает команду корабля: «Господа, а что, если мы навсегда поселимся на этой благословенной земле? Среди нас есть инженер, художник, столяр, механик, врач, повар…»

— Жюль, ты спишь? — кричит Иньяр.

Лодка ударяется носом о гранитную стенку набережной. Мальчишки бросают сверху в Барнаво апельсинные корки.

— Возьмите нас! — просят мальчишки. — Мы умеем управляться с парусом, уж мы не наедем на стенку!

Ребятишек берут в лодку, и они приступают к делу: ставят парус, грамотно, по-морски командуют. Иньяр, Жюль и Барнаво дремлют. Матросы блаженствуют.

После таких прогулок Жюль окреп, стал чувствовать себя значительно лучше. Пьер Шевалье советовал ему оставить секретарство в театре и полностью отдаться литературе:

— У меня есть нюх, — вы будете писателем. Пишите!

— А вы не будете меня печатать, — раздражённо отзывался Жюль. — Я уже пробовал. Худшее вы берёте, лучшее возвращаете.

— То, что нужно, печатаю, то, без чего могу обойтись, возвращаю. И всё же бросайте театр и пишите рассказы. От них постепенно придёте к романам.

В июле умер Жюль Севест, на его место пришёл новый человек. «Как будто всё устраивается так, что я и в самом деле останусь без работы», — думал Жюль, желая и боясь этого. Служба тяготила его, но она же давала скромный, верный заработок.

Новый директор заявил Жюлю:

— Обязанности секретаря расширяются. Мы приглашаем иностранных актёров. Знаете ли вы английский язык? А немецкий? Ну, а итальянский? Дело в том, что у меня есть на примете молодой человек, отлично владеющий пятью языками. Придётся вам…

— Очень рад, — облегчённо вздохнул Жюль. — Знать языки только ради того, чтобы разговаривать с английскими мисс и браниться с немецкими фрау… Прощайте!

Жюль пришёл в редакцию «Семейного музея» и сказал Пьеру Шевалье:

— Дайте пятьдесят франков, и через полтора месяца получите рассказ — большой, на два номера.

— Название? — спросил Пьер Шевалье.

— «Тишина». Если не нравится, то «Молчанье» или «Двенадцать месяцев среди льдов». Берите любое.

— Как будто подходит… И опять, наверное, география и астрономия…

— Много приключений, — сказал Жюль. — Рассказ уже готов в моём воображении. На дальнем севере пропадает капитан брига «Юный смельчак». Природа полярной местности, ледяные поля, северное сияние, белые медведи… Тишина… От этой страшной тишины лопаются барабанные перепонки. Где-то далеко-далеко кто-то стонет — не то человек, не то… Здесь ещё не всё ясно. Тоска охватывает путешественников. Они поют хором, чтобы не сойти с ума…

Жюль увлёкся. Он был похож на одержимого, он забыл, где находится, ему казалось, что перед ним не стены, увешанные раскрашенными картинками, а ослепительно голубые горы льда, тускло-жёлтое сияние на небе, звонкая тишина. Слышно, как идут облака…

— Мне нужны пособия, книги, атлас, — сказал Жюль. — Завтра я принимаюсь за рассказ. Он не даёт мне покоя. Меня измучила бедность. Вчера я съел маленькую булку и выпил стакан молока. Сегодня я насыщаюсь обедом моего неплохо работающего воображения. Дурно с вашей стороны, Пьер, что вы заставляете меня просить. Научитесь дорожить людьми, которые в состоянии украсить страницы вашего ничем не примечательного журнала.

Пьер Шевалье выдал Жюлю небольшой аванс.

— С вашей лёгкой руки, — сказал он, — все мои сотрудники научились брать авансы.

— Сегодня вы заплатили мне за то, что я показал вам чудесную феерию творческого воображения, — с достоинством произнёс Жюль. — Пройдут годы, и номера журнала с рассказами Жюля Верна будут расцениваться как библиографическая редкость. Говорю совершенно серьёзно.

— Совершенно серьёзно слушаю вас, — сказал Пьер Шевалье. — Мой журнал станет редкостью ещё и потому, что в каждом номере моя фамилия, как редактора. Говорю совершенно серьёзно.

— Аминь, — сказал Жюль.

Месяц и два дня прошли, как сон: Жюль странствовал по льдам. Иньяр играл свои арии, потом ставил на стол мясо и вино, окликал своего друга, заговаривал, спрашивал. Жюль ничего не слышал, его уже не было здесь, он жил где-то там, очень далеко отсюда. Иньяр не понимал этого. Безумие, а не работа, и кому это нужно… Надолго ли хватит человека, когда он ложится в два часа ночи и встаёт в семь, а потом весь день сидит и пишет… Этак можно сочинить роман.

— Страниц сто есть? — спросил как-то Иньяр.

— Было сто сорок, осталось пятьдесят. Я люблю сокращать. Писать не так уж трудно. Трудно убирать лишнее. Трудно потому, что эта уборка связана с чувством жалости. Вчера я выбросил две сцены. Они абсолютно не нужны. Но мне жаль их. Значит, я ещё не мастер. Гюго сказал: нагромождает подмастерье, приводит в порядок мастер. Дай мне поесть, Аристид!

Рассказ вчерне был готов. Прошла неделя, и Жюль убедился, что рассказ готов только наполовину: период нагромождения закончился, следовало приступить к наведению порядка. Ещё через неделю Жюль сказал: «Больше не могу… Я уже не подмастерье, но ещё не мастер…»