Г. Г.: Да, это очень интересная тема. Безусловно, она меня беспокоит. Видите ли, при демократии и либерализме обычно процветает дегенеративное искусство. А рождение величественных, действительно стоящих произведений возможно только при очень больших средствах. Например, скульптура Веры Мухиной «Рабочий и колхозница». Это же не мог сделать нищий художник у себя в мастерской.

[ «КРАСНЫЙ»]: Ваша живопись имеет характерные свойства тоталитарного искусства, тяготеет к реалистичности и монументальности. Эксплуатирует темы армии, флота и спорта, подразумевающих дисциплину, иерархию, контроль.

Г. Г.: Вы совершенно правы. Мне просто нравятся некоторые художники – Арно Брекер, Лени Рифеншталь, также мне симпатичны Дейнека, Самохвалов, Мухина. Так уж случилось, что они жили во времена тоталитарных режимов.

[ «КРАСНЫЙ»]: Вы говорите, что воспринимаете лишь эстетику, но ведь ее невозможно отделить от идеологии. Вы ведь не считаете, что советское искусство было свободным?

Г. Г.: Оно было свободным.

[ «КРАСНЫЙ»]: Вот как? Скажите, пожалуйста, как вы реагируете на прогнозы возвращения «зимы», тоталитарной угрозы, которой сейчас так обеспокоена левая интеллигенция. «Зима» в таком случае должна вызывать у вас, как у художника, определенные надежды? Потому что в искусстве произойдут характерные изменения. Это так?

Г. Г.: В искусстве мне хотелось бы видеть прогресс. В смысле улучшения вкуса.

[ «КРАСНЫЙ»]: Вы так уклончиво отвечаете. Возможно, вы аполитичный человек? Или вы сопереживаете?

Г. Г.: Конечно, сопереживаю. Я, кстати, на выборы ходил.

[ «КРАСНЫЙ»]: А почему вы пошли? Вы всегда ходите, или это был особый случай?

Г. Г.: Нет, всегда хожу.

[ «КРАСНЫЙ»]: Может, вы просто законопослушный человек?

Г. Г.: Я бы сказал, что чувствую гражданскую ответственность.

[ «КРАСНЫЙ»]: То есть вы верите, что ваш голос может что-то изменить?

Г. Г.: После последних выборов в Думу я стал сомневаться.

[ «КРАСНЫЙ»]: Значит, вы находились в оппозиции?

Г. Г.: В общем, да.

[ «КРАСНЫЙ»]: Смотрите, как интересно получается: как гражданин вы против, а как художник – за. Я говорю о тоталитарной угрозе.

Г. Г.: Да, в этом есть противоречие.

[ «КРАСНЫЙ»]: Как же вы с этим живете? Или вы это не анализируете? Знаете, принято считать, что все художники – интуиты. Но, может быть, это просто лень?

Г. Г.: Согласен, лень – это недостойно.

[ «КРАСНЫЙ»]: Это вам присуще? Вы избегаете размышлять?

Г. Г.: Нет. Я не люблю очень напрягаться, но и не думать ни о чем я тоже не могу. Все само собой происходит. Я просто не очень хотел бы, чтобы меня запихнули в какой-нибудь неудобный или скандальный политический контекст. Я думаю, что для художника важны комфортные условия для его занятий. А что там с политикой происходит в этот момент – это уже второстепенно. Вот, например, Веласкес, мой любимый художник, он жил при дворе, и у него не было никаких проблем.

[ «КРАСНЫЙ»]: Но мы с вами можем судить об этом очень приблизительно, жизнь придворного художника была подчинена определенным требованиям. Но все же какие возможности, преимущества могли бы появиться у вас как у художника при возможной диктатуре?

Г. Г.: Я не очень увлекаюсь размышлениями по поводу передела общества и т. д. Я не люблю свинства, хамства и всякого рода несвободу. Люблю прогресс, цивилизацию. Я не интеллектуал, я художник, практик. И у меня одна цель – совершенствование. Прогресс в технике. Идеальные сюжеты, композиции. Цветовые решения. Я об этом думаю. Сейчас у меня столько забот, работы, выставок.

[ «КРАСНЫЙ»]: В Париж и Амстердам вы повезете свою последнюю «морскую» тему?

Г. Г.: Да.

[ «КРАСНЫЙ»]: А вдруг эти работы будут проданы здесь, в Петербурге?

Г. Г.: Вот это как раз проблема. Если они будут проданы, мне нечего будет везти на другие выставки.

[ «КРАСНЫЙ»]: Забавно, чтобы художник не был заинтересован в скорейших продажах работ. Но, насколько я понимаю, в Петербурге у вас гораздо меньше шансов продать свою живопись, чем, например, в Москве. Если это так, почему это происходит?

Г. Г.: Не знаю. Правда не знаю.

[ «КРАСНЫЙ»]: Мне кажется, что тут играют два момента. Поскольку вашей темой является телесность, прежде всего мужская, то в Москве это никого особенно не шокирует, это было уже проработано в опытах московского акционизма, того же Кулика с Бренером. К вам это не имеет никакого отношения, но как факт Москва уже это пережила, и теперь, возможно, ей легче воспринять вас.

Г. Г.: Хотелось бы так думать.

[ «КРАСНЫЙ»]: И второй момент. Москвичи, я имею в виду кураторов, критиков, зачастую видят в петербургском искусстве только один бренд – неоакадемизм. Все остальное воспринимается как творчество талантливых одиночек. Вы думаете о причинах успеха?