Фрэнк говорил, не умолкая. Делая паузы, он внимательно наблюдал за страховщиком, чтобы поймать утвердительный кивок головой, и продолжать историю своей жизни.

Через час он подписал документы. Дома Вера обняла его так крепко, как не обнимала со времен школьной поры:

— Мой герой, — прошептала она. – Мы справимся, обязательно справимся.

А через три года это случилось снова. Страховка к тому времени перестала действовать. Выяснив это в больнице, пока муж лежал в бессознательном состоянии, Вера тут же помчалась узнавать причины у страховой компании.

А Фрэнк лежал четыре минуты вне времени, пространства и плоскости этой реальности.

Фрэнку было хорошо.

Он был диким ветром, визгливо срывающимся с заснеженных Альп, был холодным приливом необъятной Атлантики, летней травой и солнцем, Богом и Дьяволом в созданной им реальности.

Фрэнк создал новый мир за четыре минуты. И населял его всего один человек.

Черный человек.

Он кричал Фрэнку–ветру: «Не улетай!»

Он кричал Фрэнку–морю: «Не плыви».

В палате номер 17 черный человек склонился над мертвым Фрэнком и закричал: «Живи!».

Он открыл глаза.

Жизнь продолжается, Фрэнк.

Черный человек позаботился об этом, друг.

11 Глава.

В доме был кто-то еще. После смерти Ника за Авелем постоянно кто-то следил. Он чувствовал это. Каждый новый день, просыпаясь, он знал, что кто-то не так далеко затаился в тени. Ждет. Выжидает момента. Готовится сделать решающий выпад.

Со смерти Ника прошло три дня. С появления Доротеи – всего два. И чем дольше он находился рядом с ней, тем яснее он понимал – она не представляет угрозы.

Она – просто девчонка, живущая с ним.

Сидящая с ним за столом.

Рисующая странные картины.

Авель взял отпуск. Он не мог больше смотреть в глаза людям и выдерживать их тяжелый взгляд. Просто не мог. Авель был надломлен тем, что он совершил.

Виз не брал трубку уже два дня подряд. Телефон характерно щелкал, но, по заявлению Доротеи, она «ничего такого не слышала».

Если бы не она в эти два дня, Авель сошел бы с ума. С каждым вечером ему становилось все хуже. Вина легла на него тяжелым покрывалом, заставляя часто думать о том дне, перематывать в своей памяти все воспоминания, предшествующие этому, делать выводы и бояться. Бояться расплаты, наказания, кары – как ни назови, он боялся ответственности за свое деяние.

Доротею это утомляло. Каждый вечер ей приходилось выслушивать мысли и домыслы этого человека, помогать ему советом, вынуждать его не делать поспешных выводов и так далее.

Доротее надоело быть психотерапевтом. Один звонок – и в жизни Авеля появился доктор Шеннинг.

Саймон Шеннинг был из той породы людей, которые психотерапии отводят едва ли не самое важное место в жизни. Он любил слушать людей, неважно, где они находились – было ли это оборудованное место его рабочей среды или один из дешевых баров Среднего Запада; был ли его собеседник молод или стар, богат или беден, нуждался ли в совете или нет.

Саймон Шеннинг любил свою работу. И, что самое в нашем случае значимое, он работал на Главного.

Авель отнесся к этому седоволосому старику с недоверием. За два дня он твердо решил не выходить из дома, поэтому сеансы пришлось назначать на дому. Авель довольно скептически отнесся к знакомому девушки, которую он толком и не знал, но Доротея твердо стояла на своем:

— Послушай, Авель, — с раздражением начинала она, — Я, конечно, благодарна тебе за жилище, но мне уже порядком надоело слушать про Ника. Серьезно, нужно звонить Шеннингу. Он поможет тебе, и никаких отговорок, слышишь? Я не могу уже этого выносить.

И она позвонила ему. Авель не слышал самого разговора, но он точно услышал щелчок в телефонной трубке. Звук, разрушающий его мир. Звук, отнимающий его разум.

— Разберу завтра этот телефон к чертям, — пробурчал себе под нос Авель.

И вот седовласый старик стоит на пороге дома Авеля. В руках у него стопка книг, в нагрудном кармане спрятан диктофон, очки, сидящие на переносице, слегка покосились.

Улыбчивый рот и задумчивые глаза.

Терапия началась.

Авель сидит в кресле, руки его сцеплены в замок, сосредоточенный взгляд направлен куда-то в пол. Часы на стене ритмично отбивают такт этому вечеру.

Шеннинг просит начать.

Авель начинает, но голос подводит его. Прокашлявшись, пытается начать снова. В этот раз получается лучше.

Проходит полчаса. Авель подводит итог всему вышесказанному:

– …Я уб–б-бил его, доктор. Понимаете? Он никогда больше не будет жить. Боже. Его звали Ник, чертов Ник, этот гребаный…

— Остановитесь, Авель.

Это первый раз за полчаса, когда доктор доказывает, что он жив. Все это время он сидел, вперившись глазами в лицо Авеля. Он хотел понять. Он анализировал. Не делал пометок, не кивал головой, не дергал плечом, разминая свою наверняка затекшую спину.