— По-моему, в этом вопросе ты без помощников отлично справляешься, — сказал Дятлов. — Но нынче мало научить держать равнение в строю, снайперски стрелять и бомбить. Грош цена асу, если он не явится по тревоге на аэродром или бросит в бою товарища.

— У тебя есть основания жаловаться, что у кого-то из нас низка сознательность?

— Нет, хотя благородства явно кое-кому не хватает.

— Благородства? — Брови Синицына взметнулись вверх.

— Да, благородства, я не оговорился, — подтвердил Дятлов. — Очень жаль, что это слово у нас не в почете. Без высокой нравственности не бывает и высокой сознательности.

— И что ты предлагаешь? Создать при гарнизоне университет нравственного воспитания?

— Они давно созданы где надо. Что же касается нас, то нынешнюю молодежь — пилотов в том числе — интересуют не только самолеты, а и искусство.

— Тогда давай закроем полеты и поедем в Нижнереченск прелюд Рахманинова слушать или выставку смотреть.

— На твоем месте я так бы и поступил, — серьезно сказал Дятлов и взглядом показал на Вулкан. — Облака вон за сопки цепляются.

— Вот когда будешь на моем месте, тогда с подчиненными хоть балет разучивай. А мне позволь командовать как умею и как совесть подсказывает. Почему ты Симоняна в город отпустил?

— Ты же знаешь обстоятельства. Человек сам не свой ходил.

— Скажи, трагедия какая! Да на кой черт мне такой летчик, если он из-за женской юбки нюни распустил!

— Надо психику человека учитывать.

— Брось, Иван Кузьмич. Слишком много нынче психологов развелось. — Синицын помолчал. — Психику в полете надо проверять, там лучше всего характер виден.

Спор командира и замполита прервало сообщение Вологурова: на большой высоте он обнаружил шар. Снова беспилотный шпион шарит в нашем небе. Синицын взял микрофон и стал командовать. Теперь у нас есть опыт борьбы с этими тихоходными, невидимыми с земли целями. И все же дело оставалось по-прежнему сложным и трудным. На самолете Вологурова ракет не было, зато имелся полный боекомплект к пушке, снаряд которой делает довольно внушительное отверстие, однако и шары-шпионы усовершенствуются и становятся более живучими.

Не успел Вологуров доложить о первой атаке, как наши операторы обнаружили и неизвестный самолет. Он шел далеко от нас над нейтральными водами параллельно границе. Вскоре выяснилась и цель его галсирования: наши радисты засекли радиосигналы, которые подавались с шара-шпиона. По всему, он фотографировал, засекал наши радары и передавал сигналы в эфир, а самолет ретранслировал их дальше хозяевам — слишком далеко они находились от шара-шпиона, чтобы принимать такие слабые сигналы.

Синицын доложил об этом, и ему приказали во что бы то ни стало уничтожить шар.

Вологуров сделал несколько безуспешных атак, топлива на перехватчике оставалось в обрез.

— Ну как там? — спросил наконец Синицын.

— Вроде бы сбил, — отозвался неуверенно Вологуров.

— «Вроде» не устраивает. Посмотри внимательнее.

— Смотрю… Нигде не видно. Наверняка срубил.

— Ну-ну. — Синицын повременил, раздумывая, и приказал: — Возвращайся на точку.

Через несколько минут Вологуров приземлился. Синицын кивнул в сторону катившегося самолета и обратился к Дятлову:

— Видал, как притер? Нет, брат, Вологуров, и никто другой, должен быть инспектором. И не спорь со мной.

— А я и не спорю. Он мне не нравится как человек.

— Тебе не на крестины с ним идти.

— Вот именно. Талант летчика, как говорят, от бога, талант быть Человеком — от самого себя. А это важнее.

— А мне важнее, чтобы меня прикрывал летчик, на которого я мог бы положиться. Мы учимся не цветочки выращивать.

— Тем более…

Командир и замполит снова скрестили клинки, и теперь их не остановить. Я люблю слушать их перепалки: доводы обоих всегда такие убедительные, что разобраться поначалу, кто из них прав, не всегда удается. Сегодня каждый из них тоже по-своему прав.

— Надо не только учить хорошо летать, надо воспитывать. А мы три месяца вечер молодых офицеров не можем провести.

Тут я полностью был на стороне замполита. Наш полк почти наполовину укомплектован молодыми летчиками, а кроме занятий да полетов с ними, можно сказать, пока никакой другой работы не ведется, хотя людей еще надо воспитывать да воспитывать.

— Вечер не уйдет. А погоду такую не всегда поймаешь.

Синицын тоже говорил правду. Весенние выноса длятся всего несколько дней, а это наилучшая погода для отработки техники пилотирования в облаках — ни грозы, ни туманы не мешают.

— Мы любую погоду ловим — и облака, и вёдро. — Дятлов помолчал. — Женщины сегодня приходили. Возмущаются: забыли, когда с мужьями в кино ходили.

Тоже верно.

— А ты поменьше баб слушай, а то и не заметишь, как они тебя подомнут.

Вошел майор Вологуров и доложил о выполнении задания. Командует эскадрильей он третий год, прибыл к нам из академии. Работать под его началом мне было легко. Летает он отменно, дело знает, людьми руководит твердо и с подчиненными обходителен. Однако близко мы с ним не сошлись. Причиной тому, пожалуй, его жена, Эмма Семеновна, слишком властолюбивая женщина. Вологуровы ни с кем, кроме Синицына, не дружат. Удивляюсь, как Эмме Семеновне удалось подобрать ключик к Наталье Гордеевне. Видимо, немало тому способствовала болезнь: Наталья Гордеевна вынуждена находиться дома, одиночество угнетает ее, вот этим и воспользовалась Эмма Семеновна — стала навещать ее, коротать с ней время. Однако дружба Вологуровых с Синицыными ни в коей мере не отражается на службе: полковник спрашивает с майора за малейшие упущения сполна. Вот и теперь доклад Вологурова о выполнении задания и о сбитом шаре не смягчил сурового выражения на лице командира.