– Тащи!

– А ругаться никто не будет, что я опять замки открываю?

– Я им поругаюсь! – заорал я. – Я им так поругась!.. Тащи живо!

Малолетний взломщик не заставил себя ждать – я не успел ни заскучать, ни продрогнуть в холодном тумане. Сверху было видно, как у останков моста уныло топчется Леня, сменивший Колю на сторожевом посту. Из «Островка» вышла Мария Ивановна – тревожно глядела вверх, стерегла внука.

– Вот! – высунулся он, с трудом удерживая в обеих руках ржавый оковалок железа. – Ловите.

– Стой! – загремел я. – Не вздумай так кидать – бабушку зашибешь. К веревке привяжи, сейчас я тебе ее спущу...

О второй веревке я не распорядился – просто-напросто забыл и уже слишком осатанел, чтобы ждать. В дело пошла моя страховка, а меня подпирала труба, к которой я ласково прижимался животом. Поднять груз – уронить в жерло дымохода, поднять – уронить, и так без конца. Наверное, со стороны я походил на копер для забивки свай, только очень маломощный. Груз был несерьезным, и зря говорят, что вода камень точит. Ничего она не точила. На сто семидесятой напрасной попытке я сдался, слегка осатанел и вернул колун без колунища Викентию.

– Потяжелее ничего нет?

Мальчишка долго думал – явно выдерживал борьбу с самим собой.

– Есть одна большая железяка, – неохотно признался он в конце концов. – Только она в сугробе и примерзла, наверное...

– В трубу пройдет?

– А я знаю?

– Одна нога здесь, другая там. Возьми кого-нибудь в помощь, скажешь, я просил.

– Ага. – И рожица Викентия исчезла из слухового окна. Очень скоро я услыхал снизу его голос: «Вот тут она, копай», – и недовольное бурчание Коли. Интересно, какие виды имел Викентий на тяжелую железяку, прячущуюся в сугробе, как ее нашел, почему молчал? Нипочем не скажет. Иные мальчишки всякой вещи найдут применение, как правило, своеобразное. Помню, в моем отделении один лежачий малый смастерил из утки, старой резиновой перчатки и куска проволоки смычковый музыкальный инструмент, да такой, что вся больница две ночи стояла на ушах: какой негодяй мучает добрейшего больничного кота по кличке Воротник?

Музыкальная тематика сейчас же продолжилась, но только в смысле рояля в кустах, потому что «большой железякой» оказалось не что иное, как гидравлический автомобильный домкрат с пятитонным усилием, правда, поломанный и с давно вытекшим маслом. Сначала я обалдел, потом возблагодарил российскую широкую натуру. Честь разгильдяйству и хвала. Разве какой-нибудь тевтон может помыслить о том, чтобы бросить вышедший из строя механизм ржаветь рядом с лучшим корпусом санатория? Да и рядом с худшим корпусом тоже не бросит – аккуратно поднимет и потащит в утиль. А потому стучать этому немцу зубами, как цуцику, подле камина с забитым дымоходом.

Выбирая веревку, я с грохотом и лязгом подтянул механизм к себе по скользкой металлочерепице. Да, это был груз что надо! И как раз идеально пролезал в дымоход. Ну, па-аберегись!..

Уже на пятой попытке мой стремительный домкрат провалился много глубже, чем обычно, и в трубе возмущенно прогудело:

– Урод! Убьешь, блин!..

Виталий. Узнаю изящный слог.

– Эй, на нижней палубе! – проорал я. – Груз отвяжи.

– Сейчас. А телогрейку куда?

– Выброси. Или, если хочешь, носи. И домкрат тоже, на цепочке.

Юмора Виталий не оценил.

– Ф-фу, дрянь! – долетело из трубы. – А сажи-то, сажи...

– Это особая сажа, – злорадно сказал я в трубу, – обкомовская, раритетная. Радуйся – приобщился.

В ответ из трубы прилетело только одно слово, какое – умолчу. Вслух я еще мог бы его произнести, если не при дамах, а бумага все-таки не забор, хоть и говорят, что она все стерпит.

Жаль, что Викентий тоже слышал.

– Ну? – рявкнул я, распахивая дверь подсобки. После обратного акробатического маршрута «труба – чердачное окно», когда подошвы вдруг неудержимо заскользили, натянувшаяся самодельная веревка скрипела и трещала, а неумело завязанный Викентием страховочный узел едва не развязался, разговаривать спокойно я не мог и не хотел. – Что тут еще есть ценного?

На меня незамедлительно упала швабра. Викентий за моей спиной внятно хихикнул. Наверняка нанопитек сам установил швабру в боевое положение и не сообразил, что взрослого ударит в грудь, а не по лбу, что было бы больно и обидно.

Я только взглянул на него исподлобья, отставил швабру в сторону, звякнув ею о грязное жестяное ведро, и оглядел помещение. Три четверти его объема занимала припудренная пылью поломанная мебель – в основном деревянные увечные стулья, хотя имелись также тумбочки, останки стола и ржавая пружинная сетка. Что ж, недурно – есть дрова по крайней мере на растопку. Но если жечь только их да еще искрошить колуном резное панно в холле, топлива не хватит и до середины ночи. Все-таки камин не печка-работяга, а пижонское приспособление: половина тепла все равно без толку улетит в трубу.

Помимо всего этого, в подсобке нашлось: древний пылесос породы «Тайфун», которым уборщица раз в неделю пылесосила ковровые дорожки (совершенно бесполезный для нас механизм), толстый удлинительный шнур (вот что надо было использовать вместо веревки!), старый облысевший веник-ветеран, сильно погнутый ржавый лом и ржавая же двуручная пила без ручек и с зубьями через один.

Больше ничего. Но и это было богатством!

– Ты почему про пилу ничего не сказал? – свирепо рыкнул я на Викентия.