– И завтра же я обо всём расскажу врачам. Так что, ты, Иван, и ты, Петя, завтра уедете в другие палаты от меня подальше, чтобы меня не провоцировать. Вместе с вами я жить не хочу и не буду.

Когда я произносил последний абзац, то на крик уже сбежались медсестра, санитарка и санитар.

– Что случилось!
– было их вопросом.

– Да вот, хотят здесь установить уголовные порядки, а я им заявляю, что этого не потерплю.

– Ну, мы доложим о конфликте врачам.

– Извольте, пожалуйста. И я пойду к врачам, - пообещал я.

На следующий день ко мне в палату Анна Ивановна пришла сама и села на мою кровать. Я сел напротив неё на соседнюю. Я ей всё рассказал, как было, результатом чего был немедленный перевод Ивана Орлова и Петра Смыкова на другую, вонючую, половину отделения. После того, как они переехали с вещами на ту половину, Петя Смыков пришёл в мою палату и сказал мне:

– Козёл!

Я ему ответил:

– Сам пидорас!

Говоря это, я точно знал, что за этим последует. Петя, под 2 метра шкаф, налетел на меня с замахнутой рукой со здоровенным кулачищем (конечно, такому верзиле выгодно господство уголовно-воровских понятий на отделении). Я, не считая себя ни боксёром Костей Дзю, ни королём Ричардом Львиное Сердце, не посчитал зазорным для себя в этот момент закричать:

– Бьют! Помогите!

Петя, видно, не ожидал от меня подобного, а думал, что я молча стану его боксёрской грушей, отчего его удар оказался смазанным (а может, я не сплоховал и верно увернулся). Он попал мне левой рукой за ухо в основание черепа и шею. Я же обескураженному Пете заехал в лицо (по-моему, он не успел его надёжно прикрыть рукой). Ударил его я тоже левой. Тут уже сбежался персонал. Петя перестал делать новые попытки меня ударить, а я, уязвлённый, всё ещё пытался пробить его, закрывшегося руками. Это уже видела и Анна Ивановна. Она сказала мне:

– Перестань! Зачем ты набросился на Петю?!

– Он первый начал!

– На тебе нет следов.

Если бы она знала, как у меня болела голова за ухом! Целых 5 дней.

– Ты ещё и агрессивный, - заключила она.

А ещё через 3 дня у меня из палаты из письменного стола исчез мешок со 150 граммами чая. Взять могла только медсестра или санитарка во время шмона (обыска-выемки запрещённых предметов). И иду я в этот день вечером мимо открытой двери комнаты-"едалки", где обычно ест персонал, и вижу на холодильнике внутри "едалки" при входе свой мешок с чаем. А санитарка в этот момент стояла спиной к двери. А в дверях стоял Иван Орлов и что-то ей говорил. Я, резко подвинув Орлова, схватил свой мешок с чаем и побежал по коридору. Но, видно, Орлов, козёл, сдал меня, так как эта санитарка пришла ко мне в палату и потребовала вернуть то, что я взял из "едалки". Я ей отдал МОЙ чай.

Выходные прошли без приключений. В понедельник, 18 августа, я утром взял компьютер из каптёрки в палату (без модема). А часов в 10 ко мне в палату налетает персонал и говорит хором:

– Всё! Поработал. Сдавай компьютер сейчас же! И иди на укол. Наказан!

– За что?
– спрашиваю я.

– Как будто сам не знаешь! За чай и за то, что в субботу вечером компьютер не сдал сам, а спрятал его под подушку.

Последнее заявление про спрятанный под подушку нетбук было явным оговором. Такого не было! О чём я и говорю медсестре. Но мне делают укол. В понедельник мне делают уколы утром, днём и вечером, причём вечером сразу 2 - в обе ягодицы. Больнющие такие уколы!

В понедельник и во вторник насчёт моего наказания к заведующей отделением Маргарите Александровне мне так и не удалось попасть. Только в среду. В кабинете врачей я удивился, увидев и Анну Ивановну, которая со вторника официально ушла в отпуск. Я говорю врачам:

– Наказывать назначением лечения незаконно! И вообще, чай был мой, и я не вижу ничего преступного в том, что я забрал свой чай. А случай про спрятанный нетбук вообще поклёп-оговор.

Далее я выслушал лекцию заведующей про чай, замечания Анны Ивановны:

– Вы, Алексей, стали гневливы, оказались очень конфликтным человеком: у вас конфликт со всем персоналом и со всеми больными. И вы забыли цитату Шекспира о благодати милосердия для государей (напомню: это из "Венецианского купца").

Возражать Анне Ивановне я не имел возможности, что всё не так, что с доброй половиной персонала у меня хорошие отношения, а из психов-дураков у меня конфликты только с Иваном Орловым и Петром Смыковым - мне не дали слова. Зато сказали:

– Назначение вам уколов - это не наказание, а просто лечение. И не слушайте медсестёр, что это - наказание.

Уколы мне не отменили, а сказали терпеть их 10 дней по 3 укола. Слава Богу, что на ночь перестали делать двойной укол в обе ягодицы, а стали делать один.

Ох уж мне эти уколы!

Сначала о принимаемых мной в дурдомах таблетках. Их мне давали и дают сначала на Арсеналке, затем в Дружноселье во всё моё пребывание в этих психбольницах. На Арсеналке было заведено растворять их в маленьких баночках. Как же противно было мне пить эту горечь, супергоречь, на протяжении четырёх лет каждый день! Которую ничем не заесть и не запить. В Дружносельской психбольнице в этом плане было легче. Таблетки давали в сухом виде, давая их запивать, так что горечи во рту не было. И то хорошо! Таблетки иногда менялись врачами. Чего только мне не приходилось переносить из-за даваемых мне таблеток и уколов! Как мне было от них плохо. Врачи просто садисты какие-то! Кроме ежедневных таблеток, даваемых 3-4 раза в сутки, были уколы, ежедневные и длительного действия, делаемые в зад 2 раза в месяц. Последние, так называемые прологаторы, стали мне делать после моей схватки с Петей Смыковым. Процедурная медсестра, делающая уколы, сказала мне, что пролонгаторы, или пролонги, мне назначили для того, чтобы я был спокойным, а не буйствовал. Как будто они были нужны мне, эти пролонги! Как будто я буйный!